**Голубые письма из прошлого**
Когда Дмитрий нашёл письмо в почтовом ящике, он сразу понял — это не квитанция за квартиру, не уведомление из налоговой и уж точно не спам. Конверт был плотный, матово-голубой, с потёртыми уголками и лёгким шлейфом прошлого. Бумага напоминала старую пожелтевшую страницу из библиотечной книги. На обороте — лишь две буквы: «М.К.». Почерк аккуратный, с лёгким наклоном, будто выведенный рукой человека, который тщательно подбирал каждое слово.
Он не распечатал его сразу. Поднялся в квартиру, положил конверт на стол, потом передвинул на подоконник. Сварил кофе, вымыл кружку до блеска, вытер кухонным полотенцем с выцветшими медведями. В голове крутилась одна мысль: «Кому вообще пришло в голову писать письма?» Тем более — ему. И тем более — вот так.
Когда он наконец развернул листок, сложенный вдвое, воздух в комнате стал тяжёлым, как перед грозой. Бумага была тонкой, слегка пожелтевшей, пахла чернилами и чем-то ещё — будто из другого времени. Текст был коротким, но в нём было больше, чем в часах пустых разговоров:
*«Дима. Мне приснилась та осень на вокзале. Ты стоял с рюкзаком, я — с чемоданом. Я тогда не уехала. Просто не смогла. Но ты уже ушёл. Весь тот день остался голубым. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет. А письма — мои остались. В доме у старого моста. Они — твои. М.К.»*
Он прочёл раз, потом ещё. Сел. Затем зашагал по комнате, будто отмеряя шагами прошедшие годы. Внутри что-то дрогнуло — не от страха, а от внезапного возвращения боли, которую он давно запер где-то глубоко. Это была Марина. Его Марина. Та, что слушала «Кино» на полной громкости и цитировала Бродского, как будто стихи могли защитить её от всего мира. Та, у которой одна прядь вечно выбивалась из-под шапки. Он помнил её — до мелочей.
Пятнадцать лет назад они каждое лето пропадали вместе. Марина жила в стареньком домике на окраине деревни Берёзовка, у моста через речушку. У неё был пёс — огромный лохматый Барсик, который обожал спать у её ног, как преданный часовой. Они катались на велосипедах, пили чай с малиновым вареньем и говорили о чём-то неважном, что почему-то казалось самым главным. Она понимала его даже без слов. А он влюблялся в каждый её взгляд.
Он помнил тот день на перроне в Твери. Было уже прохладно, листья падали под ноги, Марина стояла в потрёпанном синем плаще. Он сказал: «Ты уезжаешь», и она молча кивнула. Губы дрогнули, но она ничего не ответила. Он развернулся и ушёл. И всё внутри стало голубым. Теперь он знал, что это значит.
Дом стоял на том же месте. Только покосился, ставни закрыты, на крыльце — мох, а краска на дверях облупилась. Но калитка открылась легко, как будто её ждала только его рука. Ключ — под кирпичом у старой берёзы. Сердце сжалось — будто кто-то всё это время бережно хранил для него этот момент. Внутри пахло сушёной мятой, старыми газетами и… ей.
На стене — карта, утыканная булавками. К каждой прикреплена записка. *«Ты был здесь»*. Или дата. Или просто — *«Ждала»*. В шкафу, под потрёпанным пледом, он нашёл коробку. В ней — десятки писем. Все — на голубой бумаге. Голубыми чернилами. С голубой каёмкой по краям. Будто их писали в сумерках, между надеждой и прощанием.
Он сел на пол и начал читать. Ком в горле рос. Письма были ей. Её голос звучал в каждой строке. *«Дима. Сегодня вспоминала, как ты смеёшься».* — *«Дима, ты снова пришёл во сне. Я проснулась и плакала».* — *«Дима, я злюсь, что ты ушёл первым. Но всё равно люблю».* Одно письмо было разорвано и склеено. Внизу — *«Прости»*.
Он остался в доме на ночь. Зажёг свечу, слушал, как скрипят половицы. Утром вышел на крыльцо с коробкой в руках. Река была тихой, как строки в письме, которое пришло слишком поздно. Он не знал, зачем Марина их хранила. Может, верила, что он вернётся. Он вернулся.
Через день он увёз письма в Петербург. В электричке держал коробку на коленях, боясь уронить. Вечером заварил чай, разложил письма на столе. Купил альбом — голубой, с тканевой обложкой, как те, что были в школе. Аккуратно вложил письма в прозрачные файлы. Одно за другим. Подписал: *«М.К. — 2003–2008»*.
А потом, спустя годы, впервые написал стихи. От руки. Голубыми чернилами. В них не было громких слов. Но было всё. Без прикрас. Просто правда.
Он вложил листок в конверт. Написал адрес, которого больше не существовало. Отправил. Просто так. Чтобы поставить точку. Или начать сначала.
Иногда письма приходят слишком поздно. Но иногда — именно тогда, когда должны. Даже если читать их уже некому.
