Лестница в никуда
Никогда прежде его не будили так рано. Тем более — его, Дмитрия Сергеевича Воронцова, участкового терапевта с тридцатилетним стажем, привыкшего к чёткому распорядку: каждое утро начиналось в 7:00 — кружка крепкого чая, свежая газета, неторопливый путь в поликлинику. Всё было размеренно и предсказуемо, как ход кремлёвских курантов. Но не сегодня. В 5:37 — в тот предрассветный час, когда даже Москва ещё спала, укутанная в густую тишину, — раздался звонок, резкий, как ножевой порез.
Он поднялся, сбросил одеяло, на ощупь накинул халат, поднял трубку, не зажигая света.
— Да?
— Это Мария Ивановна… Из 24-й квартиры… Вы, наверное, меня не помните… У меня сосед — Сергей… Он… кажется, умер.
Голос дрожал, словно старая пластинка, играющая на последнем издыхании. В словах не было паники — лишь растерянность и ужас, будто происходящее нереально, словно забытый кошмар, от которого не проснуться.
— Вызовите скорую, — ответил Дмитрий Сергеевич, зная, что, скорее всего, уже поздно.
— Я боюсь туда идти одна… Он в подвале. Говорил, что свет там гаснет в шесть. Просил звать вас, если что…
Он замолчал. Дышал тяжело, как перед входом в палату, где уже не лечат, а лишь ждут конца. Он знал: началось то, чему не учат ни в институте, ни на практике, ни в жизни.
— Он сказал, если услышу скрежет — значит, конец… — прошептала она.
Тогда доктор понял: утро не принесёт покоя.
Через час он стоял у обшарпанной пятиэтажки на окраине Мытищ. Дом казался сгорбленным от времени: облупившаяся краска, мутные стёкла, мёртвая тишина. Мария Ивановна встретила его в лёгком пеньюаре, накинутом на ночную рубашку, руки спрятаны в рукава, взгляд опущен.
— Вчера он говорил, что из подвала «кто-то зовёт». Я не поверила… А ночью… крик. Скрежет. И тишина…
Она говорила шёпотом, будто боялась, что даже стены подслушивают. Дмитрий Сергеевич молча кивнул.
Подъезд к подвалу был с заднего двора. Разбитые ступеньки, ржавая дверь без замка, скрипящая на ветру. Он сжал фонарь, стиснул зубы. Спустился.
Там пахло сыростью, плесенью, будто это место десятилетиями не знало людей. Свет мигнул и погас. Он щёлкнул фонарём. Луч выхватил груду коробок, паутину, старый диван и… фигуру.
Мужчина сидел на корточках, лицом к стене. Пальто расстёгнуто, руки безвольно лежали на коленях. Дмитрий шагнул ближе. Сердце глухо стучало.
— Сергей?
Тишина. Лишь когда он приблизился почти вплотную, плечи того дёрнулись.
— Я слышу их, — прошептал мужчина. Голос был чужим, словно говорил кто-то другой, спрятавшийся внутри.
— Кого?
— Тех, кто под нами… — шёпот стал резче. — Они шепчут. Они помнят. Ждут. Они про всех всё знают…
Он повернулся. Его глаза были пустыми, как потухшие лампочки. Дмитрий положил руку на его плечо. Сергей даже не дрогнул.
— Уже поздно, — тихо сказал он. — Я открою им.
И тут — из глубины подвала — раздался скрежет. Долгий. Металлический. Пронизывающий. И Дмитрий Сергеевич тоже услышал его. Он дрожал. Не от страха — от понимания, что такое не стереть из памяти.
Скорая приехала через двадцать минут. Сергея нашли у стены — без сознания, но живого. Диагноз — острый психоз на фоне депрессии, усугублённый чувством вины. Дежурный врач поставил диагноз автоматически, не вникая. Никто не спросил, что именно тот слышал под лестницей.
Дмитрий не пошёл домой. Он сел у входа в подвал. Закурил — первый раз за пятнадцать лет. Медленно вдыхал дым, словно вбирал чужую муку. Он думал не только о Сергее. Он думал о себе. О том, как с годами в каждом из нас появляется лестница вниз. Иногда она узкая, едва заметная. Иногда — широкая и обрывистая. Главное — без перил.
И о том, как важно, чтобы в самый тёмный миг рядом оказался тот, кто спустится следом. Не спасать. Просто быть рядом. Чтобы скрежет не оставался без свидетеля.
Он потушил окурок. Вышел на улицу. Утро было хмурым, но в этой серости уже теплился свет. И Дмитрий Сергеевич понял: сегодня он кому-то нужен. Хоть одному человеку. Хоть себе.
