Лестница в ничто
Никогда раньше его не будили в такой ранний час. Тем более его — Сергея Петровича Волкова, участкового врача с тридцатью годами практики, человека строгого распорядка: каждое утро начиналось в 7:10 — кружка крепкого чая, свежая газета, неспешная прогулка до больницы. Всё шло, как по маслу, будто ход старых курантов. Но не в тот день. В 5:37, когда город ещё спал, окутанный густым молчанием, раздался звонок — резкий, как разорванный шов.
Он поднялся, откинул одеяло, на ощупь накинул халат и поднял трубку, не зажигая света.
— Да?
— Это Надежда Фёдоровна… Из шестнадцатой квартиры… Вы, наверное, меня не помните… У меня сосед — Дмитрий… Он… кажется, умер.
Голос её был надтреснутым, будто старая грампластинка, игла которой вот-вот соскочит. В словах не было паники — лишь смятение и страх, будто всё происходящее было нелепым сном, от которого не проснуться.
— Вызовите скорую, — ответил Сергей Петрович, зная, что время, скорее всего, упущено.
— Я боюсь идти туда одна… Он в подвале. Говорил, что там свет только до шести… Просил позвать вас, если что…
Он затаил дыхание. Дышал так тяжело, будто стоял на пороге палаты, где уже не лечат, а просто ждут конца. Он знал: начинается то, чему не учили ни в мединституте, ни за годы практики.
— Он говорил, если услышу скрежет — значит, всё… Конец, — прошептала она.
И тогда врач понял: сна больше не будет.
Через сорок минут он стоял перед обшарпанной хрущёвкой на окраине Твери. Дом будто сгорбленный старик: осыпавшаяся штукатурка, потускневшие окна, мёртвая тишина. Надежда Фёдоровна встретила его в лёгком халате поверх ночной рубашки, руки спрятаны в рукавах, взгляд потухший.
— Вчера он говорил, будто из подвала «кто-то зовёт». Я смеялась… А ночью… крик. Скрежет. Потом — тишина…
Она шептала, будто боялась, что даже стены услышат. Сергей Петрович лишь кивнул. Без слов.
Подвал находился с задней стороны дома. Разбитые ступени, ржавая дверь без замка, скрипящая на ветру. Он стиснул фонарь, сжал зубы и спустился.
Там пахло сыростью и тленом, будто сюда не ступала нога человека десятилетиями. Свет моргнул и погас. Он щёлкнул фонарём. Луч выхватил из темноты груды коробок, паутину, старую мебель и… фигуру.
Мужчина сидел на корточках, лицом к стене. Пальто расстёгнуто, руки беспомощно лежали на коленях. Сергей подошёл ближе. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно даже здесь.
— Дмитрий?
Тишина. Лишь когда он приблизился вплотную, плечи мужчины дёрнулись.
— Я слышу их, — прошептал тот. Голос был чужим, словно говорил кто-то другой, прячущийся внутри.
— Кого?
— Тех, кто остался… Под нами. Они шепчут. Они помнят. Ждут. Они знают про всех…
Он повернул голову. Его глаза были пусты, как потухшие окна. Сергей положил руку на его плечо. Тот не отреагировал.
— Уже поздно, — тихо сказал Дмитрий. — Я открою им.
И тогда — из глубины подвала — раздался скрежет. Долгий. Металлический. Пронзительный. И Сергей Петрович услышал его тоже. Он дрожал. Не от страха — от понимания, что такое не забыть.
Скорая приехала через пятнадцать минут. Дмитрия нашли у стены — без сознания, но живого. Диагноз — острый психоз на фоне тяжёлой депрессии, усугублённый чувством вины. Дежурный врач выписал заключение машинально, не вдаваясь в подробности. Никто не спросил, что именно человек услышал под лестницей.
Сергей не пошёл домой. Он сел у входа в подвал. Закурил — впервые за двадцать лет. Медленно втягивал дым, будто вдыхал чужое горе. Он думал не только о Дмитрии. Он думал о себе. О том, как с годами в каждом из нас появляется лестница, ведущая вниз. Иногда она узкая, почти незаметная. Иногда — широкая и крутая. Главное — нет перил.
И о том, как важно, чтобы в самый тёмный момент кто-то был рядом. Не чтобы спасти. Протобы не дать скрежету звучать в одиночестве.
Он потушил окурок. Вышел на улицу. Утро было серым, но в этой серости уже теплился свет. И Сергей Петрович понял: сегодня он нужен. Хоть кому-то. Хоть себе.
