«Занимайся делом, а не рисуй свои картинки, дуреха!» гаркнул муж. Он не знал, что я анонимно продала одну из этих «картинок» за миллион.

Краски пахли резко и сладко запах свободы.

Всеволод Петрович Бородин, мой муж, ненавидел этот запах. Он стоял на пороге моей крошечной мастерской, которая на самом деле была всего лишь отгороженным уголком в гостиной.

Опять, выдохнул он. Это не было вопросом.

Его дорогой костюм выглядел чужеродным пятном на фоне моих холстов, забрызганных акрилом. Он брезгливо сморщил нос, глядя на палитру.

Аграфена, мы же договаривались. Никаких мазюканий вечером. От тебя потом разбавителем за версту несёт. В субботу гости придут, что они подумают?

Я молча опустила кисть в кармин. Красный цвет расплывался по волокнам холста, живой и тёплый, как кровь.
Это не мазюканье, Сева.

А что это? он ткнул пальцем в почти готовую работу. Бессмысленные цветовые пятна. Испорченный холст. Деньги на ветер.

Его прагматизм был похож на пресс. Он давил, методично и неотвратимо, превращая всё яркое, всё живое в плоскую, серую, понятную ему доску расчётов.

Это место можно было использовать с умом. Поставить стеллаж для моих инструментов. Или хотя бы для зимней резины. Я уже присмотрел отличный вариант.

Я провела алую линию по холсту. Она вышла дерзкой и кривой. Разрывала композицию, но именно этого я и хотела.

Занимайся делом, а не рисуй свои картинки, дуреха!

Слова упали в комнату, словно тяжёлые, грязные камни. Раньше они ранили. Царапали до крови, оставляли невидимые шрамы.

Но не сегодня.

Сегодня у меня был щит. Невидимый, но абсолютно непробиваемый. Я чувствовала его почти физически.
Я медленно повернулась к нему. Моё лицо было спокойным. Он ждал слёз, оправданий, крика привычного репертуара. Но не получил ничего.

Я занята, Всеволод.

Он растерянно замолчал от этого тона. Неожиданно твёрдого, без тени подобострастия. Даже несколько раз моргнул, будто настраивал резкость.

Чем ты занята? Разбазариванием семейного бюджета?

Я отвернулась к холсту. Моё молчание раздражало его сильнее, чем любой спор.

На экране ноутбука, стоявшего рядом с мольбертом, светилось входящее письмо от женевской галереи. Я не закрыла его перед приходом мужа, и оно всё ещё было там, сияло в полумраке, как маяк.

«Уважаемая госпожа Воронина, мы рады сообщить, что ваша работа Дыхание августа продана на закрытом аукционе. Сумма сделки составила 1 200 000 рублей».

Завтра же всё это уберёшь, бросил он уже из коридора. Вызову замерщика для стеллажа. Чтобы к одиннадцати была дома.

Дверь за ним захлопнулась.

А я взяла тончайшую кисть, обмакнула её в белоснежную краску и поставила последнюю точку на картине.

Это была точка невозврата.

Утро ничего не изменило и изменило всё.

Воздух в квартире остался прежним: с нотами вчерашнего ужина и дорогого одеколона Всеволода. Но я дышала иначе. Глубже.

Муж, как всегда, сидел за столом, уткнувшись в планшет. Он пил свой зелёный смузи полезный, безвкусный, как и вся его жизнь. Он не смотрел на меня.

Сегодня задержусь, бросил он, не отрывая глаз от котировок. Ужин не готовь, поем с партнёрами.

Раньше я бы кивнула. Сказала бы: «Хорошо, любимый».

Сегодня я просто молча пила свой свежесваренный кофе. Ароматный, горький, настоящий.

Он поднял на меня взгляд, удивлённый отсутствием реакции.

Ты слышала? Замерщик по стеллажам придёт в одиннадцать. Будь дома.

Я сделала глоток.

Хорошо.

Всеволод удовлетворённо хмыкнул, возвращаясь в свой цифровой мир. Он получил то, что хотел покорность. Просто не понял, что именно я подтвердила. Я буду дома. Вот и всё.

Как только за ним закрылась дверь, я открыла свой старый ноутбук. В нём была другая жизнь, скрытая под паролем. «Аграфена Воронина». Мой псевдоним.

Моя девичья фамилия. Та, под которой меня знали в узких кругах ценителей и которую я никогда не меняла в документах.

Счёт в иностранном банке я открыла ещё год назад, после особенно мерзкой ссоры. Просто так, на всякий случай. Перевела туда остатки бабушкиного наследства, которые Сева считал «мелочью». Эта «мелочь» позволила мне тихо, без лишнего шума, участвовать в онлайн-вернисажах.

Перевод денег занял не больше десяти минут. Я смотрела на цифры. Они не опьяняли. Они давали почву под ногами. Твёрдую, гранитную.

В десять утра зазвонил телефон. Незнакомый номер.

Аграфена Воронина? мужской голос. Глубокий, спокойный, с лёгкой хрипотцой. В нём не было металла, только бархат.

Слушаю.

Меня зовут Кирилл Лебедев. Я владелец галереи, которая представляла вашу работу. Звоню, во-первых, чтобы лично поздравить. Это был фурор.

Я молчала, не зная, что ответить.

Коллекционер, который её приобрёл, продолжал Кирилл, человек очень известный. Он в восторге. И спрашивает он хочет заказать у вас ещё одну работу. Для своей загородной резиденции. Тема любая, на ваш выбор. Он полностью доверяет вашему видению.

Последние слова прозвучали как музыка.

Я я подумаю, только и смогла выговорить я.

Конечно. Не спешите. Но знайте, Аграфена, то, что вы делаете это не «картинки». Это настоящее искусство. И мир должен его увидеть.

Мы говорили ещё минут десять. О красках, о свете, о фактуре. Он понимал. Он говорил на моём языке.
Когда я положила трубку, в дверь постучали.

Ровно одиннадцать. Пунктуальность вежливость королей и замерщиков.

Я взглянула на свой угол. На холсты, на краски, на беспорядок, который был моим порядком. Моей душой.

И я пошла открывать дверь. На моём лице играла лёгкая, загадочная улыбка.

Замерщик оказался молодым парнем с усталыми глазами.

Добрый день, мне сказали, тут стеллаж нужно спроектировать. Для