Снег тихо падал на землю, укутывая улицы, крыши домов, плечи редких прохожих. Сквозь белую пелену пробиралась женщина. В руках она несла ребенка крохотный сверток в сером одеяле, с маленькой шапочкой на голове. Мальчик мирно спал, прижавшись к ее груди, не подозревая, что его жизнь вот-вот изменится навсегда.
Женщина остановилась перед зданием с облупившейся вывеской: «Дом ребенка 4». Она подняла глаза к небу, словно ища прощения или сил. Но небо молчало. Руки дрожали, сердце стучало так громко, что казалось, его слышно за версту.
Она медленно положила младенца на порог и оставила рядом записку:
«Дима. Прости меня. Я люблю его. У меня нет выбора».
Еще мгновение она стояла, будто надеясь, что кто-то ее остановит. Пальцы судорожно сжимались, плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Потом шаг назад. Еще один. И побежала. В ночь, в темноту, прочь от всего, что знала.
Через несколько минут дверь распахнулась. На пороге появилась Вера Ивановна воспитательница лет пятидесяти. Увидев ребенка, она тут же наклонилась, бережно подняла его и прижала к себе:
«Кто же тебя оставил, родной?.. Ты бы замерз здесь»
Она еще не знала, что этот момент останется с ней навсегда. Как снежинки, тающие на детских ресницах, как его инстинктивное движение, будто он уже чувствовал холод этого мира.
Для Димы этот дом стал первым и единственным. Сначала кроватка с решеткой. Потом группа в детском саду с желтыми шкафчиками. Позже школьный класс, пропитанный запахом старых учебников и линолеума.
Он привык. Привык к голосу Веры Ивановны, к строгости Нины Васильевны, к бесконечным «не шуми, веди себя хорошо». Привык не ждать ничего хорошего. Потому что каждый раз, когда приходили «гости» те, кто мог забрать его из детдома, сердце замирало. Но снова и снова: его никто не выбирал. И он делал вид, что ему все равно.
Когда Диме было восемь, его друг Ваня спросил:
«А вдруг твоя мама жива? Может, она ищет тебя?»
«Нет», тихо ответил Дима.
«Почему ты так думаешь?»
«Потому что если бы искала, уже бы нашла».
Он сказал это спокойно. Но той ночью долго лежал, уткнувшись лицом в подушку, сдерживая слезы, чтобы никто не услышал.
Годы шли. Детдом учил выживать: давать сдачи, терпеть удары, держаться своей стаи. Но Дима был другим. Он много читал, мечтал, хотел учиться. Не хотел оставаться здесь навсегда.
Когда ему исполнилось четырнадцать, он спросил Веру Ивановну:
«Почему она меня оставила?»
Та помолчала перед ответом.
«Иногда у людей нет выбора. Иногда жизнь слишком жестока. Может, ей тоже было очень тяжело».
«Ты бы так поступила?»
Она не ответила. Просто ласково погладила его по голове.
Когда Диме исполнилось шестнадцать, он получил первый паспорт. В графе «отец» прочерк. В графе «мать» ничего.
Он жил в детдоме, готовился к поступлению в колледж. По вечерам подрабатывал грузчиком на складе за городом мыл полы, таскал коробки, терпел ругань водителей.
Не жаловался. Знал: если сломается ничего не останется.
Иногда ему снился один и тот же сон: он бежит по бескрайнему полю. Вдали женщина. Машет ему, зовет, но слов не слышно. Он бежит, кричит, но чем ближе подходит, тем дальше она отдаляется.
Однажды вечером он открыл старый шкаф и нашел ту самую записку. Ее хранили в его личном деле, которое он тайком попросил у Веры Ивановны. Бумага пожелтела, буквы расплылись, будто их выводила дрожащая рука испуганной девочки.
«Дима. Прости меня. Я люблю его. У меня нет выбора».
Он перечитывал эти строки снова и снова, словно пытался прочувствовать каждое слово. И в один день понял: больше не может жить без правды.
Начал с архивов. Записался в загс, узнал номер своего дела того самого, по которому его приняли в дом ребенка. Информации почти не было: дата рождения, состояние здоровья, примерный возраст. Все. Но была записка. Та самая.
И одна зацепка номер роддома.
Дима поехал туда. Его встретила женщина с пронзительными голубыми глазами акушерка Мария Петровна, работавшая там еще с девяностых.
«Январь 2004?» задумалась она. «Помню одну девочку. Совсем юная. Приехала из деревни. Родила мальчика Потом исчезла. Даже документы не оформила. Мы пытались ее найти, но словно сквозь землю провалилась».
«Как ее звали?»
«Кажется, Катя или Надя Худая, все время плакала. Говорила, мать выгнала, отец ребенка сбежал».
Это было больше, чем он рассчитывал услышать.
В районном архиве он листал записи о новорожденных за тот период. Одна запись от 11 января гласила: «мальчик, мать неизвестна, роддом 3». Это был он.
Потом поездки по деревням. Дима ходил по дворам, расспрашивал стариков. Кто-то отмахивался, другие говорили: «Нельзя ворошить прошлое, сынок».
Но в одной деревне Заречье ему повезло. В местном магазине он увидел женщину с такими же серыми глазами, как у него. Что-то екнуло внутри.
«Извините Вас зовут Катя?» осторожно спросил он.
Женщина обернулась. Лицо ее вдруг побледнело.
«Дима?»
«Откуда вы знаете мое имя?»
«Я» она опустилась на ступеньки крыльца. «Я помнила тебя всю жизнь. Оставила потому что не знала, как жить. Мне было семнадцать. Меня выгнали из дома. Жила в подвале. Не было ни денег, ни еды. Думала, если останусь с тобой умрем оба. Поэтому ушла. Не спала ночами, молилась. Пыталась тебя найти, но мне ничего не говорили»
Он молчал.
«Я не прошу прощения. Не прошу любви. Просто хотела, чтобы ты знал: я любила тебя. Всегда. Просто была слабой».
Он медленно подошел и сел рядом. Смотрел вдаль. Потом тихо сказал:
«Я не знаю, как тебя теперь называть. Не знаю, как это строить Но я хочу попробовать».
Она плакала. Он тоже.
Два одиноких сердца нашли друг друга.
Прошло полг
