**Седой Ангел**
Сон уже смыкал Шурочке веки, когда мать вернулась от соседки. Та шептала отцу деревенские новости. Вестей было немного, но одна зацепила девочку: у бабы Насти появилась внучка. Шурка точно помнила, что дочь бабы Насти давно уехала в город, но саму её никто не видел. О внучке и подавно не слышали. Бабка Настя была молчаливой. Часто Шура наблюдала, как старуха сидела на лавке у дома, склонив голову и вытирая лицо краем платка. Было видно — плакала. О чём, девочка спрашивала мать, но та отмалчивалась. Завтра надо познакомиться с этой нежданной гостьей.
С этими мыслями Шура и уснула.
Утром, наспех перекусив чёрным хлебом с молоком, девочка отправилась к бабе Насте. Первый визит не задался: внучка спала. Бабка наотрез отказалась её будить, и Шурке пришлось уйти. Побродив по улочкам, упрямица снова постучала в старую избу. На этот раз внучка не спала — она завтракала.
Шура увидела хрупкую девочку в выцветшем ситцевом платьице. На голове у неё был повязан бабушкин платок — бледно-голубой, с вытертыми узорами. Внучка подняла на Шуру глаза и продолжила есть. Она откусывала хлеб крошечными кусочками, запивая молоком. Вот и весь завтрак. Даже для Шурки, привыкшей к скромной еде, это казалось скудным.
В их семье обычно ели картошку с квашеной капустой. Капуста иногда перекисала, но в августе другой не было. В хорошие дни мать солила огурцы — тогда картошка казалась вкуснее, но огурцы чаще продавали, а не ели. Молоко было редкостью, хлеб пекли с лебедой или той же картошкой.
Девочка села на лавку, дожидаясь, когда гостья доест.
Особого интереса та не вызывала. Городские девочки обычно носили яркие платья, ленты в косах — а эта была бледная, как тень. Приглядевшись, Шурка заметила, что гостья выглядит совсем худой. Кожа почти прозрачная, сквозь неё просвечивали синие жилки. Сама Шура не отличалась дородностью, но её поразила эта хрупкость.
Наконец, девочка доела, собрала крошки со стола и отправила их в рот — точь-в-точь как бабушка: смахнула в ладонь и поднесла к губам. Потом встала и вышла из-за стола. Она была невысокой, слегка сутулилась, одна нога подворачивалась при ходьбе. Лицо казалось бледным, нос — крупноватым, а глаза смотрели из-подо лба, будто прячась.
— Меня зовут Оля, — прошептала девочка, подойдя к Шурке. — А тебя?
— Я Шура, — ответила та. — Мне семь, скоро в школу. А тебе сколько?
— Двенадцать, — ответила Оля.
Шурка нахмурилась. Брат Коля, которому тоже двенадцать, был крепким парнем — косил сено, рубил дрова. А эта… Её и с ведром-то представить сложно.
— Ты в пятый класс идёшь? — недоверчиво спросила Шурка. — Там здоровые лбы учатся, некоторых уже под шестнадцать. Тебя заклюют…
— Нет, — Оля потупилась. — В первый. Я… не ходила в школу.
Шурка онемела.
— Болела долго. Врачи не разрешали. — Голос девочки дрогнул, и она неожиданно заплакала.
Шурка молча вышла.
«Странно, — думала она по дороге. — Чем же она болела, раз в школу не пускали?» Хотя в деревне хватало переростков — после войны многие бросили учёбу. Но Оля-то не из-за войны…
1 сентября Шурка, в новом ситцевом платье и лакированных туфельках, отправилась в школу. Там она и увидела Олю. Та тоже была в новом платье, но по-прежнему носила платок — теперь белый, с розочками.
Среди первоклашек Оля не выделялась. Некоторые девочки были и выше, и крепче. Но скоро все заметили: она не играла на переменах, боялась шума. Если мимо школы проезжал трактор, Оля бледнела, сжималась в комок. А в сентябре ударила гроза — от раскатов грома девочка упала в обморок.
Училась Оля хорошо, помогала отстающим. Но перед Новым годом случилось то, что перевернуло всё.
В школу пришёл врач — проверял всех. Когда очередь дошла до Оли, весь класс замер. Врач резко сдёрнул с её головы платок — и дети ахнули.
Под платком оказались две аккуратные косы… совершенно седые.
— Баба Яга! — закричал Петька Шилов. — Олька, да ты настоящая Яга! Растрёпь волосы — и костюм на ёлку не нужен!
Он заржал, и некоторые ребята подхватили.
Врач застыл в оцепенении. А Шурку будто подбросило — она вскочила и врезала Петьке по лицу. Раз, другой, третий…
Из носа хлынула кровь.
— Кузнецова, завтра с родителями! — крикнула учительница. — Возможно, мы тебя исключим!
Шурка выбежала из класса, забилась в угол и зарыдала.
Тут её нашла Оля.
— Пойдём домой. Я всё расскажу.
Они вышли.
— Я родилась в первый год войны. Мы жили в Ленинграде. Папа ушёл на фронт, а мы с мамой и братом Витей остались…
Она говорила тихо, но Шурка слышала каждое слово. Блокада. Голод. Смерть брата. Мама, отдававшая ей последние крохи. Потом — эвакуация. Налёт. Разрывы.
— Маму разорвало у меня на глазах… Наверное, тогда я и поседела.
Больница. Туберкулёз. Долгие годы в санаториях.
— Бабушка меня нашла, забрала. Сказала, что мне надо учиться — с моим здоровьем тяжёлую работу не потянуть.
Шурка молча сжала её руку.
Дома родители выслушали историю, поругали дочь за драку… но утром отец пошёл в школу.
Педсовет длился долго. В конце директор извинился перед Олей, отчитал Петьку и объявил: никто исключён не будет.
Оля училась. Помогала бабке. Часто ходила к Шурке — та стала ей сестрой.
А однажды мать стала мыть Оле голову травяными отварами. Говорила — для силы.
И в девятом классе у Оли появились первые тёмные волосы.
На выпускной она пришла с моднойНа выпускной она пришла с модной причёской — тёмно-русой косой, и только одна серебристая прядь у виска напоминала о том, что когда-то её называли Седой Ангелом.
