В тот понедельничный вечер Игорь не заметил, что Светлана подстриглась. Ни улыбки, ни шутки, ни привычного «ну ты и модница» или «на артистку похожа». Он лишь скользнул взглядом, будто перед ним была не жена, а тень от шкафа, и отвернулся.
Она улыбнулась своему отражению в зеркале — пусто, как продавец в конце смены. Но в глазах стояла усталость, а у губ затаилась тонкая морщинка разочарования.
— В парикмахерскую ходила, — сказала она, не оборачиваясь. Голос ровный, но между словами дрожал один вопрос: *Ты меня ещё замечаешь? Или я уже невидимка?*
— Угу, — отозвался он с кухни, ставя кастрюлю с пельменями на плиту. Его любимые. А она терпеть не могла запах варёного мяса, но молчала. Как молчала за ужином, пока он смотрел новости.
Раньше она готовила борщ с пампушками, жарила котлеты по-киевски, пекла медовик на дни рождения. Теперь — варила то, что быстрее. Без аромата. Без усилий. Стараться больше не хотелось. Ни для него. Ни для себя.
За столом они сидели, как соседи в поезде — каждый в своём углу. Между ними была не просто скатерть — целая пропасть. Как между городами, разными временными зонами, разными жизнями. Он ел под новости, она — под тишину.
Третий год так. После двадцати вместе. Он не поднимал руку, не кричал, не оскорблял. Он просто растворился. Как старая открытка за батареей. Остались только отголоски — жестов, слов, прикосновений. Осталась жена, но теперь она больше походила на прислугу: еда, уборка, порядок. И тишина.
Раньше Светлана водила экскурсии по Золотому кольцу. Говорила на трёх языках. Могла за полчаса оживить историю Суздаля или влюбить человека в Ярославль. Коллеги звали её «ходячей энциклопедией». Теперь её маршрут был: рынок — дом — прачечная. Без развилок. Без людей.
Их сын уехал в Казань. Дочь — в Санкт-Петербург, к мужу. Внуки — раз в месяц, по расписанию. Обнимались вежливо, будто чужие, наученные «уважать старших». Как актёры в плохом спектакле.
Весной она начала просыпаться рано. Не от будильника — от нехватки воздуха. Садилась на балкон, пила крепкий чай и смотрела, как просыпается город. Люди спешили, смеялись, встречались. А она была тенью. Тенью той, что когда-то жила.
Всё чаще думала: а если исчезнуть? Не громко. Не скандально. Просто выйти и не вернуться. Не хлопать дверью. Сколько пройдёт, прежде чем он поймёт?
Ответ пугал: дни. Может, недели.
Однажды она не заправила постель. Ушла. Вернулась — он уже спал. Утром застелил сам. Без вопросов.
Потом перестала готовить. Он сварил яйца. Не спросил, не предложил сходить в магазин. Даже не взглянул, когда она вошла.
Через неделю она устроилась в турфирму. Не экскурсоводом, а администратором. Но там был смех. Там жили. И ей снова захотелось жить.
Купила платье — сапфировое, с каблуками. Смелое. Коллега сказал:
— Вам идёт, как королеве.
И это было, как глоток воздуха. В зеркале она снова увидела себя — не пугающую, не чужую.
Теперь возвращалась поздно. Иногда он уже спал. Иногда ждал:
— Где была?
— Жила, — отвечала она. Просто. Без упрёка.
Он не понимал. Злился. Однажды не выдержал:
— Ты ведёшь себя, будто я тебе чужой!
Она посмотрела на него, как на незнакомца в метро.
— А кто ты мне?
Он замер. Сидел на кухне в темноте. Без телевизора. Без телефона. Впервые — по-настоящему один.
Через месяц она сняла квартиру. В Нижнем Новгороде, на улице Горького. Маленькую, с высокими потолками, скрипучим полом и видом на липовый двор. Пахло свежей краской. Новым началом.
Собрала два чемодана. Ключи от старой квартиры положила на подоконник — там, где он всегда оставлял часы. Ни записки, ни объяснений. Просто ушла.
Он не звонил. Только через две недели пришло сообщение:
«Ты точно решила?»
Она прочитала. Смотрела на экран долго. И не ответила. Потому что решение пришло не сейчас. А тогда, когда он перестал её слышать. Видеть. Замечать. Когда она стала воздухом.
Теперь её замечали. На улице, в автобусе, на работе. Кто-то подал руку. Кто-то — зонт. Кто-то сказал: «У вас добрая улыбка». И она улыбалась. Не из вежливости. А потому что было за что.
Она жила. В новой квартире. С любимой кружкой. С тишиной, в которой не было одиночества. Теперь там была свобода.
А он… Он думал, что она просто ушла. На эмоциях. Из-за обиды.
Он не понял, что она исчезла гораздо раньше. Сначала — взгляд. Потом — голос. Потом — она сама.
Теперь было поздно.
