**Дневник. 3 октября.**
Я — пенсионерка. И теперь, когда больше не могу поддерживать деньгами, стала, кажется, никому не интересна. Дочь не зовёт в гости, не заходит сама, а внука не видела уже целый год. Горько понимать, что, возможно, я была для неё просто источником средств. А я так хотела дать ей всё, чего сама была лишена в юности.
Работу начала рано — почти сразу после рождения дочери. Осталась одна: её отец, Сергей, исчез, едва узнал о беременности. Сказал, что не готов к такому грузу, и растворился. Я же крутилась, как белка в колесе: днём шила на заказ, ночами убиралась в офисах. Потом уехала на заработки. Германия, потом Польша — трудилась до седьмого пота, лишь бы у Алиночки было всё необходимое.
Когда ей исполнилось четыре, я уехала в Варшаву. Пять лет жила чужой жизнью, возвращалась лишь изредка, но каждый месяц переводила рубли — на еду, одежду, ремонт бабушкиной хрущёвки, где она росла. Скучала до боли, но твердила: «Переживём».
Вернулась, когда Лене стукнуло девять. Надеялась, что наверстаем упущенное. Возила её на танцы, помогала с уроками, радовалась её пятеркам. Мне казалось, между нами — настоящая связь. Теперь ясно: это был самообман.
В двадцать три она вышла за Артёма. Квартирку-однушку я оформила на неё ещё в школе. Молодые поселились там. Зять оказался… ну, скажем так, не из бойких. Работал через раз, денег вечно не хватало. И я снова помогала: переводы, продукты, лекарства. Когда родился Ваня, траты взлетели втрое: коляска, кроватка, памперсы. Родители Артёма открестились: «Сами рожали — сами и нянчьтесь».
А я не могла бросить. Поддерживала — и деньгами, и делами. Часто приезжала, они заглядывали ко мне. Зять морщился, но молчал. Я не лезла — боялась нарушить их покой. Её жизнь, её выбор.
Шли годы. Дочь вышла из декрета, устроилась в контору. Ваню отдали в сад, а я всё вливала деньги: кружки, подарки, быт. Потом грянул кризис. Мою фирму закрыли. Опустила руки — возраст, здоровье сдало. Решила: хватит. Подробно объяснила Лене: финансово не потяну, но готова сидеть с внуком, забирать его из садика.
— Ладно, мам, — ответила она… И пропала.
С тех пор — ни звонков, ни визитов. На сообщения отвечает сухо, будто из вежливости. Иногда шлёт голосовое на Новый год. Год прошёл. Я не видела Ваню ни на ёлке, ни на день рождения. Пыталась приходить сама — с пирогом, книжкой. Открывали дверь, бурчали: «Мы сейчас заняты» или «Как-нибудь в другой раз». Не хамили, но и не радовались.
Теперь ясно: я была кем-то вроде кошелька. Пока были деньги — была и я. А теперь… Теперь я — напоминание о прошлой зависимости. Им неловко. Словно стыдно, что когда-то принимали помощь.
Спрашиваю себя: где ошиблась? Любила, старалась, жила ради неё. Может, перестаралась? Избаловала?
Люблю их всё так же. Но в квартире — гробовая тишина. А сердце… Сердце разбито вдребезги.
