**Дети под защитой судьбы**
Сегодня в моём дневнике — история, которая до сих пор сводит сердце в ком. В глухой деревушке, где лес стеной подступает к домам, а ветра воют, будто жалуются на свою долю, жил одинокий Николай Петрович. Его добротный дом за высоким забором из вековых сосен хранил тишину, если не считать звонких голосов двух детей — Маши и Ваньки. Николай, механик на местном лесозаводе, тянул лямку один: жена погибла, оставив ему сирот. Дни уходили на работу, а без соседки-старушки, бабы Глафиры, и вовсе пришлось бы туго — то печь истопить, то детей накормить.
Маша, худенькая девочка с глазами, как у лесной синички, не говорила. Врачи разводили руками: мол, подождём до школы, а там — специнтернат. Она не отходила от брата, хоть он и старше всего на год. Ванька понимал её без слов, и в садик они не ходили — боялись разлуки. Дни проводили во дворе с верным стражем — псом по кличке Буян. Его лай сотрясал избы, а взгляд, словно топором рубил, гнал прочь чужаков. К детям Буян был нежен: терпел и в конуру к себе пускал, и на спине катался, словно медведь дрессированный.
Я не раз замечал, как Маша, прижавшись к его боку, шептала что-то в мохнатое ухо. Буян внимал, будто слышал, а потом лизал её в щёку, и девочка смеялась звонко, как колокольчик. Чуяло сердце — между ними связь особая, необъяснимая.
Баба Глафира, костлявая, но бодрая, всё вздыхала:
— Жену ищи, Николай Петрович! Я-то стара, ноги не ходят. Детям мать нужна, а дому — хозяйка.
Слова её крутились в голове, да только где ж такую найти?
Как-то перед Покровом заглянул старый товарищ, Семён. Засиделись за чаем, вспоминали молодость, а потом Николай проводил его до станции. Зашли в сельскую столовку, где за прилавком стояла Татьяна — взгляд усталый, а улыбка добрая. С той встречи Николай стал захаживать к ней чаще. Татьяна оказалась вдовой — муж в шахте погиб. Детей не было, жила тихо, как тень. Вскоре он привёл её в дом.
Она пришла с гостинцами — пряниками да деревоянными игрушками. Целый день возилась с детьми, сказки читала. Маша с Ванькой к ней льнули, как к печам в мороз. Но Буян встал на дыбы — рычал, зубы скаля. Татьяна сунула ему хлеба, а пёс нос отвернул.
— Обойдётся, — отмахнулся Николай, но внутри защемило.
К Рождеству они расписались. Татьяна бросила работу, взялась за дом. Полы засияли, окна — как стёклышки. Николай впервые за годы вздохнул спокойно. Но недолго музыка играла…
Татьяне скоро наскучило играть в мачеху. За шалости — в чулан на замок. Дети дрожали там в темноте, а Ваньке запретили жаловаться. Спасал только Буян — к нему бежали, зарывались в шерсть. Пёс ненавидел Татьяну, рычал, если та подходила.
— Избавься от пса! — требовала она.
— Не тронь, — Николай твёрдо стоял на своём.
Отравить Татьяна боялась — чуял Буян подвох, от еды её шарахался.
Когда Николай уезжал, в доме гуляли чужие. Дети голодные плакали в конуре у Буяна, а забор скрывал их от глаз.
Осенью, когда лес золотом загорелся, Татьяна нашла заброшенную шахту. И задумала страшное…
В октябре, как только Николай уехал, она одела детей в лёгкие куртки, повела «гулять». В деревне улыбалась, конфеты покупала — спектакль разыграла. Дома — сразу в чулан. Ночью, налившись для храбрости, повела их к шахте. В старом вагончике связала, рот Ваньке заткнула, дверь на засов — и ушла.
Дома раскидала игрушки, будто дети сами убежали. Буян выл так, что волосы дыбом. Но пёс не стал ждать — конуру сдвинул, цепь порвал, скрылся во тьме.
В это время шофёр Фёдор ехал по просёлку. Вдруг перед фарами — огромный пёс, а рядом — женщина в белом, с мокрыми косами. Махала рукой к лесу. Фёдор, протирая глаза, пошёл за ними. В вагончике нашёл детей, еле живых. В милиции Ванька всё рассказал.
Участковый пришёл к дому. Буян не лаял, только рвался внутрь. Татьяну нашли пьяную. Сперва врала, потом созналась.
— Кто женщина была? — спросили Фёдора.
Тот подошёл к фото на стене:
— Вот эта.
Все ахнули. Николай, вбежавший в дом, прошептал:
— Наталья… жена покойная. Утонула три года назад…
Когда Татьяну уводили, Буян впился ей в ногу. Николай, обняв пса, бежал к детям.
А на могиле Натальи зимой горели алые гвоздики — как знак, что материнская любовь и за гробом детей хранит.
**Вывод:** Зверь порой душу человечней имеет, чем тот, кто в шкуре людской ходит.
