«Мама, вы больны, подпишите здесь», говорила невестка, подливая мне что-то в чай, не подозревая, что я давно снимаю всё на скрытую камеру
«Вам нужно отдохнуть, Вера Петровна», пропела Алёна, ставя на стол чашку с горячим отваром. «Нервы ни к чёрту, сами ж жаловались.»
Её голос чистый мёд, но в глубине глаз я давно научилась видеть осколки льда.
Я сидела в своём старом кресле, обивка которого помнила ещё руки мужа. Наблюдала, как Алёна достаёт из кармана халата крошечный флакон без этикетки. Несколько капель падают в травяной сбор с ромашкой.
Она делает это уже вторую неделю. Думает, я не замечаю. Считает меня дряхлой старухой, потерявшей разум.
«А это что, родная?» слабым, дрожащим голосом я указываю на стопку бумаг в её руках.
Алёна одаривает меня той самой снисходительной улыбкой, предназначенной для слабоумных. Уверена, она репетировала её перед зеркалом.
«Просто формальность, матушка. Врач говорит, у вас память подводит, всё забываете. Чтобы мы с Серёжей могли полноценно о вас заботиться, нужна доверенность. Подпишете вот здесь и никаких хлопот.»
Она не знала, что объектив камеры, встроенный в глаз фарфорового филина на полке, фиксирует каждое её движение. Филин был последней причудой моего покойного мужа, инженера, увлекавшегося шпионскими штучками.
«На всякий случай, Верочка», сказал он, устанавливая его. Тогда я лишь рассмеялась. А теперь этот филин стал моим единственным союзником.
Мой сын, мой Серёжа, женат на этой женщине полгода. Полгода он смотрит на неё так, будто она божество, сошедшее с небес, чтобы спасти его заблудшую душу после тяжёлого развода.
Он не видит, как меняется её лицо, когда она думает, что я сплю. Не слышит её змеиного шёпота в трубку: «Скоро. Эта старая ведьма уже на грани. Ещё чуть-чуть и квартира наша.»
Я протягиваю руку, нарочно делая её слабой и дрожащей.
Пальцы «случайно» задевают чашку.
Горячая жидкость с резким аптечным запахом разливается по документам. Она расползается по строчкам, размывая чернила на словах «полное и безоговорочное право распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом». На миг на лице Алёны проступает её настоящее выражение хищное, злобное. Маска спадает. Но лишь на секунду.
«Ой, что же я наделала», лепечу я, испуганно глядя на испорченные бумаги. «Руки совсем не слушаются»
«Ничего страшного, матушка», сквозь зубы цедит она, и я вижу, как напрягаются жевательные мышцы на её безупречном личике. «У меня есть копии.»
Вечером вернулся Серёжа. Усталый. Алёна встретила его у порога, обвила шею руками, словно плющ, и начала шептать ему в ухо жалобы. Она была великолепной актрисой.
Я слышала обрывки фраз из своей комнаты: «совсем плохо всё разлила я так боюсь за неё, милый»
Когда она скрылась в ванной, я вышла к сыну. Он сидел на кухне, потирая виски. На столе стоял его любимый борщ, который Алёна готовила мастерски.
Она изучила его привычки, его слабости. Она создала для него идеальный мир, в котором он чувствовал себя любимым и защищённым.
«Серёжа, нам нужно поговорить.»
Он поднял на меня тяжёлый взгляд. Взгляд человека, не желающего разрушать свой уютный кокон.
«Мама, я так устал. Давай завтра?»
«Нет, сейчас. Это касается Алёны. И этих бумаг, которые она мне подсовывает.»
В этот момент в дверном проёме, словно из ниоткуда, появилась она. В шёлковом халате, с влажными волосами, пахнувшими дорогими духами.
«Серёженька, не слушай маму, она опять за своё. Ей нельзя волноваться. Врач же предупреждал.»
Я пыталась возражать, но она играла свою роль безупречно, перехватывая инициативу.
«Матушка, мы же просто хотим помочь. Вы на прошлой неделе утюг включённым оставили. Чуть пожар не начался.»
Это была наглая, продуманная ложь. Я не пользовалась утюгом месяц. Но Серёжа смотрел на меня с такой искренней тревогой и жалостью. Он хотел верить ей. Потому что альтернатива признать, что его идеальная жена лжёт была слишком страшной.
«Мама, это правда?»
«Конечно, нет! Сынок, она всё выдумывает! Она что-то подливает мне в чай!»
Мой голос разорвался на крик. Именно этого она и добивалась. Выставить меня истеричной, сломанной старухой.
«Алёна права, тебе нужен покой», мягко, но твёрдо сказал Серёжа, поднимаясь. Он подошёл и обнял меня за плечи. «Мы всё решим за тебя. Просто доверься нам.»
Это был удар ниже пояса. Мой собственный сын мне не поверил. Он выбрал её иллюзию.
На следующий день они привели «врача». Суетливый человек с бегающими глазами и запахом нафталина, которого Алёна нашла по объявлению. Он задавал мне бессмысленные вопросы, путая имена и даты, затем авторитетно заявил Серёже:
«Прогрессирующая деменция. Нужно срочно оформлять опекунство, иначе она может натворить бед.»
Он говорил обо мне так, словно я предмет мебели.
Алёна смотрела на меня с едва скрываемым торжеством. Она снова подсунула мне бумаги и ручку.
«Ну вот, Вера Петровна. Всё подтвердилось. Не будем тянуть, подписывайте.»
Я смотрела на ручку в её руке. На её хищный, торжествующий взгляд. И на своего сына, стоявшего рядом. Его лицо было полно скорби о матери, которая, как он думал, угасает у него на глазах.
Внутри всё клокотало, но я лишь слабо кивнула. Спектакль должен продолжаться. До самого конца.
Точкой невозврата стали книги. В субботнее утро я вышла из комнаты и увидела в коридоре картонные коробки. В них, как дрова, были свалены книги из кабинета моего покойного мужа.
Алёна, напевая, заклеивала очередную коробку скотчем.
«Что это?» мой голос был тихим, почти шёпотом.
«А, матушка, доброе утро!» она даже не обернулась. «Эти ваши пылесборники разбираю. Отвезём на макулатуру,
