Таня, вот увидишь, эта старая кукушка снова заждалась нас! – Егор нервно колол пальцами по рулю. – И ты, как всегда, согласишься!
– Перестань так говорить, – Татьяна вздохнула, глядя на мимолетные сосны за окном. – Людмила Ивановна – мать моего мужа, она совсем одна. Неужели тебе её не жалко?
– Жалко у суки с севера! – бросил Егор. – Пять лет только и делаем, что ездим к ней каждые выходные. А она? Хоть раз сказала спасибо? Всё поругается: то суп как-то не вкусный, то зелень в огурцах оставлена.
Татьяна молчала. Дорога к дому свекрови всегда казалась бесконечной, хотя от деревни до города ехать всего полчаса. Эти визиты стали камнями преткновения в их семье. Но Татьяна упрямо настаивала. Что-то в ней шевелилось, не позволяя бросить одну старушку.
– И вообще, почему мы должны возиться с её детьми после смерти мужа? У неё ещё сыновья – Светозар и Иван. Почему они не помогают?
– Ты же знаешь, Света в Красноярске живёт…
– И что? Раз в месяц не может приехать? Или хотя бы рублей на подарок к Новому году? Ах да, забыл, у него бизнес важнее семьи!
Машина повернула на гравийную дорожку. Дом Людмилы Ивановны стоял на берегу речки, с чёрными резными воротами. Внутри двора – несмотря на возраст постройки – царила порядочность: подметённая дорожка, аккуратные грядки с картошкой, яблони и сливовые деревья.
– Приехали, – тихо произнесла Татьяна.
Егор заглушил двигатель и хмуро посмотрел на жену.
– Надеюсь, сегодня она не начнёт жаловаться на боли в коленях.
– Егор, ей восемьдесят пять! В этом возрасте старость – нормально.
На звук машины Людмила Ивановна вышла на крыльцо. Низенькая женщина в синем платке, узком переднике и очках с оправой из рога. Её волосы были собраны в жёсткий пучок, а ноги в тёплых носках.
– Приехали, голубки! – звонко сказала Людмила. – А я думала, не дождусь вас сегодня.
– Здравствуйте, Людмила Ивановна, – Татьяна улыбнулась, вынимая из багажника сумки. – Мы привезли борщ и пироги.
Егор буркнул что-то и направился к дому.
– Я борщ сварила, – суетилась Людмила. – С капустой и с картошкой. Знай, Егор, они тебе нравятся…
Татьяна вошла вслед за свекровью. В доме пахло тмином и обжаренными луком. Стол был накрыт тканью, стояли самовар и блюдца.
– Мать, вам нельзя стоять, – строго сказала Татьяна. – Мы были бы рады приготовить что-то.
– Эх, дурочка, – Людмила улыбнулась. – Руки сами готовят, даже если суставы кричат. Привычка…
Егор, заглянув в угол, взял охапку дров.
– Мама, у вас дрова на исходе. Схожу к отцу покатушек, попрошу завтра привезти.
– Спасибо, Егорушка. Ты как папа – всегда любишь похлопотать. Царствие ему небесное…
Егор нахмурился. Упоминание папы всегда вызывало в нём смуту. Михаил Степанович умер три года назад, оставив семьям долг и опустошенные души. Его сын Светозар уехал строить бизнес в Сибирь, а Иван… Иван теперь в Москве, на хлеб нас не пошлёт.
– Садитесь чай пить, – зазывала Людмила. – Танечка, в шкафчике вермиконь, малиновый. Специально для вас оставил.
За столом, как всегда, Людмила расспрашивала о жизни, работе, здоровье. Егор молчал, а Татьяна трудилась поддерживать разговор.
– А детей когда? – вдруг спросила Людмила. – Мне бы правнучей покачать перед концом века.
Егор поперхнулся травой из самовара. Этот вопрос возникал каждый раз, и каждый раз они уворачивались.
– Мама, – начала Татьяна, – сейчас у нас с Егором карьера. Он в новом проекте, я в учёбе…
– Карьера пройдёт, а жизнь утихомирится. Мой Михаил тоже всё работал, а потом раз – и нет мужа. А дети… Вот радость в старости. Мне бы вас и правнуков.
Людмила умолкла, глядя в окно, где небо сгущалось.
После чая Татьяна убиралась, Егор чинил сарай, а Людмила вытащила старый альбом.
– Танечка, – позвала она, – посиди, посмотри.
Татьяна присела. Этот ритуал был почти святой. Но сегодня Людмила казалась иной.
– Вот, – показала она на старую фотографию. – Это я с Михом, как свадьба прошла. Такая молодёжь, аж дух захватывает.
– Вы красивая, – сказала Татьяна.
– Была первой красавицей в деревне. Мих за меня три года ухаживал, а я – всё дурачила. Гордая зверюшка.
Она перевернула страницу.
– Здесь мои мальчики – Света и Иван. Свет – весь папа, серьёзный. А Ива – весь я, непоседа.
– Мама, а почему вы так редко видитесь с Иваном? – осторожно спросила Татьяна.
Людмила вздохнула, закрыв альбом.
– Виновата я с ним. Всю жизнь Света любила больше. Старший – помощник. А Ива… Он позже родился. Энергии не было, и характером – как я. Были постоянные ссоры.
Татьяна не верила своим ушам.
– Когда отца не стало, Свет уже взрослый был, работал. А Ива – мальчуган. Пришлось вкалывать. Свет помогал, а Ива…
Людмила молчала, правая рука тряслась в тканевом переднике.
– Он ушёл от меня, как только школу закрыл. В Москву уехал. Сказал, что здесь жизни нет. Мож, и прав, но слова как заноза. Не сумела я ему любви дать, всё Света упустила.
Скрипнула дверь – Егор, весь в грязи.
– Крышу подлатал, – сказал он. – Обойдётся до сентября.
– Спасибо, милый, – Людмила поднялась. – Сейчас поешь овощи, я тебе окрошки налью. Помню, как ты её любишь.
Егор хотел что-то сказать, но замялся. В глазах мелькнул всплеск удивления. Людмила редко называла его «милым».
Вечер прошёл тихо. Людмила рассказывала истории о садоводстве, давала советы как ухаживать за яблонями. Егор постепенно оттаивал, даже пошутил про медведей в лесу. Ночью, ложась спать, Татьяна нашла в сумке письмо, написанное дрожащей рукой:
«Дорогая Танюша!
Пишу, потому что сказать по-другому не хватают сил. Старая стала, а гордость есть. Спасибо за посещения. Заметила, как Егор морщится. Понимаю, но заслужила.
Не смогла дать детям любви. Свету – ответственности, вместо нежности. А Иву – вовсе оттолкнула. Теперь одна. Но видаю, как вы вместе поддерживаете друг друга, – легче становится. Объединили нас.
Может, когда у вас дети будут, вспоминайте про меня. Хочется, чтобы в доме детский смех был. Пусть я и старуха, но бабушкой буду счастлива.
Берегите себя.
Людмила»
Наутро Татьяна, держа письмо, звонила в московскую справку.
Ответ был неоднозначным.
– Мама умерла, – сухо сказал Иван. – Иван Иванович Лукин. Жизнь? Валяй на сторону.
Но Татьяна настаивала. Читала про мамины признания в ошибке, про фотоальбом…
– Послушайте, Таня. Я не уверен… Не в восемьдесят пять. Всё поздно.
– Люди меняются, – сказала Татьяна, и слышать, как разрывается связь.
Всю неделю Татьяна думала о письме и поехала к Людмиле раньше обычного:
– Егор, дядя Иван в Москве живёт. И он… Не может простить маму. Но вчера я поняла: нам нужно помочь ему простить.
– Поздно, – сказал Егор, но собрал палки для огорода.
Когда приехали к Людмиле, калитка была открыта. Дверь тоже не заперта. Кровать убрана, на кухне – посуда в раковине. Как будто вышла прогуляться.
Но в саду – Людмила лежала под яблоней. В руке палочка для сбитого яблока. В глубоком сне.
После похорон Татьяна нашла второе письмо, адресованное Ивану:
«Папин сыночек, Иван.
Пишу, хоть и знаю, что не прочтёшь. Сколь лет прошло, а не решилась. Боюсь, что выбросишь.
Прости меня, если сможешь. Не умела я любить. Думала, любовь – когда кормишь и крыша над головой. А с душой… Ни с тобой, ни с Светой. Всё думала, что ты трус, когда ушёл. А теперь понимаю: это я виновата.
Помнишь, ты стихи писал? А я ругала: «Занимайся делом, а не глупостями». Ты так хотел быть поэтом… А ведь Вера Ивановна, учительница твоя, приходила, говорила, что в тебе талант. А я не дала. Где он теперь?
Прости. Не знала, что любовь – это сказать, обнять, просто гордиться. Слишком поздно поняла.
Твоя мама»
Через месяц, когда приехали забирать оставшиеся вещи, на крыльце сидел мужчина с овальным лицом.
– Здравствуй, племянник, – Иван Иванович Лукин. – Не смог приехать на похороны.
– Понятно.
– Получил письмо от твоей жены. Спасибо. И за заботу.
Они вошли в дом. Иван долго ходил по комнатам, листал альбом. Потом остановился у стенда со стихами:
– Не знал, что она помнила… Мне казалось, всё равно.
Татьяна протянула ему конверт. Иван читал, плечи дрожали.
– Я теперь живу архитектурой, – сказал он позже. – В Москве. У меня дочка и внуки.
Перед отъездом Иван стоял у могилы матери, положил букет сорванной ржаной розы.
– Я вернусь, – тихо сказал он. – Летом, до сборов слив.
Спустя год на участке Людмилы подвели канализацию, отремонтировали крышу. Иван нанял людей, чтобы восстановить старую беседку.
– Знаешь… Я думаю, ей не хватало простой заботы, – сказал Егор, сидя с Таней в саду.
– Уже научились, – Татьяна положила руку на живот. – Наши дети и внуки никогда не сомневались.
На столе стоял альбом – раскрытый на новой странице. Там были фотографии: Иван и Егор посадили сливовое дерево, Таня с отчётным животом кормила гуся, а младенец Егор конкретно кашлял на пол. И в уголочке – старое письмо Людмилы, написанное вмазанным в стену яблонем, вспоминая её – доброй женщине, которой на земле не хватило любви, но которая объединила семью даже после смерти.
