В чужих буднях
Поначалу никто не обратил внимания, что её не стало. Ни начальница, для которой она была «на подхвате», ни соседка, с которой когда-то развешивали бельё на общем балконе, ни даже продавщица из булочной, вечно отсчитывавшая ей сдачу мелочью — назло. Жизнь шла своим чередом, будто её и не было никогда.
Татьяна Игоревна просто перестала появляться. Не из-за болезни. А потому что осознала — всё, что она делает, никому не важно. Утро, чай, аптека, очередь, привычные фразы о погоде, старые фильмы по телевизору, которые больше никто не смотрит. И самое страшное — никому нет дела, почему вдруг всё это прекратилось. Никто не спросил. Вслух или мысленно.
Первые дни она просто лежала. Не болела, не мучилась, просто лежала. Без телевизора, без книг, без слов. Смотрела в потолок, где от угла к люстре тянулась паутина — тонкая, как график её жизни. Думала: если вдруг исчезнуть навсегда, что изменится? Счётчик продолжит накручивать, плесень поползёт по стене, кот доест хлебные корки, а потом сядет у двери, не зная, что делать дальше. Никто не заметит. Даже шум за стеной останется прежним.
А потом пришла почтальонка. Молодая, худая, с ногтями, выкрашенными в ядовито-зелёный, и серёжками, похожими на льдинки. Позвонила раз, другой. Постучала костяшками пальцев — резко, будто стучала не в дверь, а в глухую стену. Произнесла вслух, словно себе: «Странно, не открывает. Всегда газеты брала». И ушла. На следующий день пришла снова. И ещё. Упрямо, словно не позволяла двери захлопнуться навсегда.
В четвёртый раз Татьяна не выдержала.
— Почему не открываете? — спросила девушка, с лёгкой досадой, но без злости, когда дверь приоткрылась. Голос у неё был звонкий, слишком громкий для тихого подъезда, но почему-то знакомый.
— Я… — Татьяна запнулась. Губы дрогнули, голос прозвучал тише, чем хотелось. — Приболела немного.
— Надолго? Я уж волноваться начала. В нашем доме больше никто газеты не выписывает, только вы. А я, знаете, подумала: вот если бы я исчезла, кто бы заметил? Наверное, никто. И вдруг осенило — а вдруг не я одна так чувствую? Вот и решила проверить, всё ли в порядке. Вы же сами говорили — без газеты и утро не утро.
Татьяна стояла, вцепившись в косяк, будто он был её спасением. Пальцы побелели от напряжения. Она кивнула, осторожно, словно любое движение могло разрушить хрупкое равновесие.
— Всё в порядке. Спасибо, что зашли, — прошептала она, и голос дрогнул.
Девушка ушла. Её быстрые шаги растворились в подъездной тишине. А Татьяна осталась. Не просто в квартире. Впервые за долгое время — не одна. Нет, не с кем-то. А внутри чьей-то мысли. Кто-то подумал о ней. Кто-то спросил. И этого хватило, чтобы воздух в комнате стал другим — тёплым, будто кто-то приоткрыл окно в первый весенний день.
На следующий день она вышла. Осторожно, словно заново училась ходить. Купила хлеб — свежий, с хрустящей корочкой. Мыло — простое, коричневое. И даже, не удержавшись, карамельку в обёртке с белкой — как в детстве. Солнце пробивалось сквозь облака, и в витрине аптеки она мельком увидела своё отражение — и не сразу узнала.
Женщина в очереди сзади вдруг сказала: «Вы сегодня прекрасно выглядите». Просто так. И это была правда. Потому что в глазах снова появилось что-то живое.
Татьяна вернулась домой. Заварила чай. Показалось, что вкус у него стал иным. Достала старые тетради. Пахли пылью и прошлым. Открыла. Вывела: «Я здесь». Медленно, чётко, чёрными чернилами.
Больше — ничего. Но этого хватило.
Иногда, чтобы вернуться, не нужны события. Не встреча, не катастрофа, не новое начало. Достаточно, чтобы кто-то однажды заметил: тишина затянулась слишком долго. И постучал в неё.
