В тихой деревушке Подгорное, где избы тонули в яблоневых садах, юная Арина вышла замуж за любимого Дмитрия. После свадьбы молодые поселились у его матушки, Пелагеи Ильиничны. Но радость Арины быстро померкла: свекровь оказалась бабой с характером, и её вечные придирки резали душу, как серпом по пальцу. Арина, измученная до предела, решила раз и навсегда покончить с этой каторгой.

Как-то пасмурным утром она отправилась к старому знахарю Гавриле, другу её покойного батюшки, жившему на отшибе деревни. Гаврила славился умением обращаться с травами, и Арина знала — не подведёт.

— Гаврила Игнатьич, невмоготу мне с Пелагеей! — выпалила она, едва переступив порог. — Совсем жизнь мне отравляет! Помоги, золотом отблагодарю!

Знахарь прищурил хитрые глаза, будто насквозь её видел.

— Чего же ты хочешь, касатка? — спросил он тихо.

— Яду, — прошептала Арина, озираясь, будто стены уши имели. — Прикончу свекровь — и конец мучениям.

Гаврила долго молчал, крутя седой ус. Наконец крякнул и молвил:

— Ладно, помогу. Да только два условия. Первое: душить её сразу нельзя — бабы языки чесать начнут. Дам траву, что исподволь, потихоньку жизнь сокращает. Второе: чтобы не спалиться, злость в кулак сожми. Научись её слушать да почитать, будто родную. Стань ей не змеёй подколодной, а дочерью. Тогда, как помрёт, никто и бровью не поведёт.

Арина, хоть и недоверчиво, согласилась. Взяла мешочек с травами, что Гаврила ей вручил, и домой побрела.

С той поры Арина начала подмешивать зелье в еду свекрови: в щи, в кашу, даже в чай. Но заодно и сама зубы стиснула. Притворялась ласковой, когда Пелагея ворчала, терпела её наставления, пусть и глупые. Хозяйством помогала, о прошлом расспрашивала — короче, из кожи лезла.

Сначала аж зубы сводило от злости. Каждое слово свекрови будто иголкой в сердце кололо, но Арина крепилась. А там — глядь — и Пелагея присмирела. Взгляд мягче стал, а вместо ругани похвалы посыпались.

— Золото, а не невестка! — хвалилась Пелагея соседкам, глаза так и сияют. — Лучше Арины во всём уезде не сыщешь!

Через полгода они сроднились так, что Арина сама не заметила, как полюбила свекровь. Вместе чаи гоняли, пироги стряпали, над деревенскими сплетнями смеялись. Пелагея стала ей как мать родная, а Арина — ей как кровиночка.

Но однажды, глядя на улыбающуюся свекровь, Арина вдруг вспомнила про травы. Сердце ёкнуло от ужаса. Как же так — потерять ту, что стала ей дорога?! В слезах бросилась к Гавриле.

— Гаврила Игнатьич, спасите! — закричала она, влетая в избу. — Я ж её травила, а теперь не могу без неё! Она мне как мать стала, умоляю, помогите!

Знахарь усмехнулся и покачал головой.

— Не боись, дурочка, — сказал ласково. — Никакого яда я тебе не давал. В мешочке мята да ромашка — для успокоения. А яд-то был в твоём сердце — да ты его сама и вытравила.

Арина застыла, слёзы катились градом. Вернулась домой, обняла Пелагею — и впервые за долгое время почувствовала, что в душе ни капли зла не осталось.