Сердце не в долг
— Катюш, слышь… Мама опять приперла сковородку, — Витя заглянул на кухню, неуверенно почесывая затылок. — Говорит, немецкая, с тефлоном, лучше всех.
— Ну да, конечно. И теперь мы ей обязаны? — Катерина, не отрываясь от нарезки лука, фыркнула с горькой усмешкой.
— Ну… типа того, — Витя потупился, переминаясь с ноги на ногу.
— Чек, наверное, уже на дне приклеен, чтоб не забыли, — язвительно бросила жена. — Надоела с её «подарочками»…
— Она считает, наша старая — дырявое корыто.
— Вить, у нас сковородок как в столовой! И все отличные!
Витя постоял в дверях, вздохнул и потопал в комнату. Это была не первая «помощь» от его матери. Сперва новые простыни, потом тарелки, занавески, корзина для белья… Всё «от души». А следом — счёт и вздохи о том, как тяжело на одну пенсию.
Алевтина Петровна, мать Вити, ворвалась в их жизнь внезапно. Раньше она жила в глухом сибирском посёлке, а внука видела только на фотках в соцсетях. Когда родился Стёпа, она позвонила раз, спросила имя и пропала. Катерина тогда облегчённо выдохнула: «Ну и ладно, лучше так, чем свекровь, вечно дышащая в затылок».
Но прошлой зимой всё изменилось. Алевтина поскользнулась на обледеневшей ступеньке и сломала шейку бедра. После больницы стало ясно: одной ей не вытянуть. Родных, кроме Вити, не осталось, и он, скрипя сердцем, предложил забрать её к себе.
— Поживёт пару месяцев, пока не окрепнет. Максимум — три.
Три месяца растянулись в полгода. Алевтина обжилась в их квартире: заняла диван в зале, целыми днями трещала по телефону с подружками, смотрела сериалы на полной громкости. А ещё начала раздавать советы. Сперва безобидные, но за каждым — как ножом по сердцу.
— Чего у вас чайник такой крохотный? — ворчала она. — А ковёр в прихожей когда стирали? Весь в пятнах. И обои в зале — позор, а не ремонт!
Советы превратились в покупки: блендер, пароварка, утюг. Алевтина не спрашивала, просто тащила коробки, приговаривая:
— Потом вернёте, я не чужая. Это ж для вашего же блага.
Катерина и Витя не поспевали за её «щедростью». Поток подарков с намёком на долг не прекратился, даже когда Алевтина съехала в съёмную квартиру через дорогу.
— Вить, ты отдал ей за блендер? — спросила Катерина тем же вечером, устало вытирая руки.
— Отдал. По частям.
— А за пароварку?
— Ещё пять тысяч осталось.
Катерина покачала головой. Спорить не было сил. Работа, дом, Стёпа, которого нужно было собирать в первый класс, — всё высасывало последние соки. Разговоры с Алевтиной шли через Витю, но конец был один: он пытался возражать, а она тут же хваталась за сердце, жалуясь на дорогие таблетки и копеечную пенсию. Витя сдавался.
— Чего я могу? — оправдывался он. — Она старается. Думает, помогает.
— Она не помогает, Вить. Она дергает за ниточки. И делает это с ангельской улыбкой.
Витя молчал, зная, что жена права. Но внутри боролись долг перед матерью и желание защитить семью. Страх обидеть Алевтину побеждал разум.
Самое страшное было в другом. Катерина, глядя на мужа, всё чаще думала о Стёпе. Он видел, как отец молчит, как глотает непрошеную «заботу». Что он вынесет из этого? Что надо терпеть, когда взрослые лезут в твою жизнь? Что за «добро» надо платить, даже если оно душит?
Осознание ударило, как обухом. Так жить нельзя. Не из-за сковородок или денег, а ради сына. Он должен знать: забота без уважения — не любовь, а удавка, завёрнутая в подарочную бумагу.
Случай показать это представился нежданно. И какой ценой…
Стёпа вернулся с прогулки тихий, понурый. За ним ввалилась Алевтина, сияя, как ёлка на Красной площади. В руках — пакеты, набитые под завязку, и ранец, оттягивающий плечо.
— Всё, собрали Стёпку в школу! — торжественно объявила она. — Будет самым модным!
Катерина остолбенела. Накануне они с Витей и Стёпой обошли все магазины, выбирали ранец с его любимым «Человеком-пауком», тетрадки, пенал.
— Что собрали? — голос Катерины дрогнул.
— Два костюма, на вырост. Пуховик — дорогущий, зато тёплый. Кроссовки, ботинки кожзам, по акции. И мелочи: пенал с каким-то супергероем, синий, кажется. Стёпка такое любит.
Стёпа смотрел в пол, лицо — как туча. Алевтина ушла, пообещав «позвонить и обсудить счёт». Катерина позвала сына на кухню.
— Стёп, ты это выбирал?
— Нет… — он мял край футболки. — Бабка сказала, лучше знает. Пенал взяли с Железным человеком. Я сказал, не нравится, а она отмахнулась. И кроссовки жмут.
— Почему взял, если жмут?
— Сказала, разносятся.
— А мне почему не позвонил?
— Не знаю… Меня не спрашивали… — Стёпа опустил голову.
Его слова резали сердце больнее, чем счёт за покупки. Сын учился молчать, терпеть, быть удобным. Как она сама. Как Витя.
Вечером позвонила Алевтина.
— Ну что, готовьте деньги. Костюмы, обувь, ранец, канцелярия — тысяч тридцать, может, больше. Чек на пуховик скину.
Катерина сжала телефон так, что костяшки побелели.
— Алевтина Петровна, а вы не могли посоветоваться с нами? Или хоть со Стёпой? Мы всё купили. И пенал с «Человеком-пауком», который он сам выбрал. И кроссовки, которые не давят.
— Вот как? Я для вас горбачусь, а вы мне в лицо плюёте? Выставляете меня дурой? Я лучше знаю, что внуку надо! Кто его в школу поведёт? Я! Мне его растить! Тьфу, неблагодарные!
Она швырнула трубку. Катерина выдохнула, но напряжение неИ когда на следующее утро Алевтина Петровна снова позвонила, Витя набрал воздуха в грудь и твёрдо сказал: «Мама, хватит — мы больше не будем играть в твои игры».
