Я презирала её выбор, но сама стала её зеркалом

Я ненавидел мать за её поступки, но сам стал её отражением

Меня зовут Артём Соколов, и живу я в тихом городке Суздаль, где древние купола церквей перекликаются с шепотом реки Каменки. В детстве я верил, что нет ничего лучше, чем оставаться ребёнком. Мои друзья рвались во взрослую жизнь — примеряли отцовские галстуки и пили кофе, а я цеплялся за солдатиков, пазлы и карандаши. Рисовал нашу семью: себя посередине, отца, держащего меня за одну руку, мать — за другую, а на заднем плане — деда с бабушкой, улыбающихся сквозь морщины. Кто мог подумать, что от этого уюта не останется и следа, что моя жизнь станет зеркалом, в котором отразится то, что я презирал?

Отец, Дмитрий, был программистом — вечно погружённым в монитор, казался мне человеком из другого измерения. Но когда отрывался от работы, его глаза, прикрытые очками, смотрели на мать, Ларису, с такой нежностью, что мне становилось завидно. Он терпел все её причуды: яркие платья, будто сошедшие со сцены, стопки книг по эзотерике, подруг с растрёпанными волосами и вечными разговорами о «судьбе». Позже он молча сносил её частые отлучки по «делам», опоздания, ужины из магазинных полуфабрикатов, потому что мать «не успевала» готовить. Он ел её странные блюда, как глотал её капризы: раздельные комнаты, обязательный утренний кофе вместе, который она называла «основой гармонии».

Каждое утро отец смотрел, как стрелки часов неумолимо движутся вперёд, зная, что опоздает. Но ждал, пока мать, сонная и недовольная, заваривает свой «особый» чай с травами, намазывает хлеб адыгейским сыром и кладёт сверху кусочек колбасы. Этот ритуал повторялся изо дня в день: отец опаздывал, но терпел, лишь бы она хоть раз улыбнулась. А мать тем временем увлеклась медитациями, потом йогой и в конце концов влюбилась в своего тренера, Игоря. Однажды вечером она объявила нам: «Я люблю другого. Моё сердце хочет свободы. Вы мне дороги, но я задыхаюсь без настоящих чувств». Я, маленький и растерянный, думал: разве моей любви мало? Разве этого недостаточно?

Отец не кричал, не устраивал сцен. Он замкнулся в себе, в своём компьютере, будто там можно спрятаться от боли. Их жизнь и так текла порознь, поэтому внешне почти ничего не изменилось. Но во мне что-то сломалось: в школе я стал грубым, злым, готовым задеть любого. Дед, Пётр, взял меня под свою опеку — водил в лес, помогал с уроками, вытирал слёзы и говорил, что семья — это навсегда. Когда мать подала на развод и ушла, бабушка не выдержала и умерла от горя. Дед начал терять зрение — от тоски, от вида нашей разрушенной семьи, но всё ещё звал отца «сынком» с гордостью в голосе.

Я чувствовал, что должен что-то сделать, но не знал что. И вот однажды, после долгих разговоров с дедом, нашёл в мамином блокноте номер её любовника и позвонил его жене. «Вы в курсе, что ваш муж встречается с моей матерью?» — выпалил я дрожащим голосом. В тот день я разбил её сердце. Её Игорь вернулся к семье, а она осталась одна — навсегда. Простила ли она меня? Не знаю. Увидела ли мою месть, когда я женился на Насте? Поняла ли, когда у нас родился сын Максим? Вряд ли.

Но время шло, и я, сам не замечая, стал походить на неё. Я увлёк Настю и Максима альпинизмом — моей новой страстью. Потом записался в тренажёрный зал, чтобы сбежать от рутины. Зал стал моим убежищем, где я вымещал злость — на работу, на мир, на жену, которая казалась мне всё более серой и скучной. Я отрицал это, но тень матери росла во мне. Всё стало ясно, когда я влюбился в свою тренера, Ольгу. Настя и Максим перестали быть «достаточными» — мне хотелось свободы, страсти, как когда-то ей.

Я оставлял Максима с дедом и мчался к Ольге, сердце бешено колотилось. Максим спрашивал: «Пап, ты куда?» А слепой дед лишь крепче сжимал его руку и гладил по голове. Чувства разгорались всё сильнее, пока однажды я не прождал Ольгу три часа зря. На следующий день в зале она сказала: «У меня есть муж». Эти слова резанули, как нож. В слезах я прибежал к деду — единственному, кто мог понять. Уткнувшись в его плечо, я рыдал, пытаясь объяснить, как мою жизнь украли. И тут увидел слёзы в его невидящих глазах. Всё стало ясно: он позвонил мужу Ольги, как когда-то я — жене маминого любовника. «Ради Максима», — прошептал он.

Прошли месяцы, а рана в груди не заживает. С этим больным сердцем я помирился с матерью, поняв, как тяжело быть сыном, мужем и отцом одновременно. Одна из этих ролей всегда страдает. Настя не стала ближе, но отец вырос в моих глазах — его бесконечная любовь к матери, умение прощать потрясли меня. Это я, а не он, сломал ей крылья. А дед, мой спаситель, сам остановил мой падёж — ради Максима, ради меня. Он показал, что счастье — не в тайных увлечениях, а в открытой, честной семье. И я верю его слепым, но мудрым глазам, через которые когда-то смотрел на мир.