В старом доме на окраине Перми, где ветер гулял сквозь щели рассохшихся ставен, семейные порядки верховодила старшая дочь Варвара. К сорока годам она так и не обрела мужа — то ли из-за своего колючего нрава, то ли из-за чрезмерных притязаний к женихам. Варвара слыла настоящей грозой мужского рода, острая на язык, со взглядом, от которого мурашки бежали по спине. «Бродяжка!» — бросила она, словно клеймом отметив, когда речь зашла о невестке. Младшая сестра, Дуняша, полная и смешливая, фыркнула, одобряя сестринский гнев. Мать, Марфа Степановна, молчала, но её каменное лицо говорило само за себя: новая родственница ей тоже не приглянулась. Да и как могло быть иначе? Единственный сын, опора семьи, вернулся со службы не один — привёл жену. А у той ни роду, ни племени, ни гроша за душой. То ли сирота, то ли по чужим углам мыкалась — кто её разберёт. Сын, Фёдор, лишь отмахивался: «Не кручинься, матушка, своё наживём!» Но разве с таким упрямцем сговоришь? Кого он в дом привёл? А вдруг воровка или проходимка? Мало ли таких по свету шатается!
С той самой поры, как эта «бродяжка» переступила порог, Марфа Степановна позабыла, что такое сон. Дремала вполглаза, ждала подвоха: вдруг невестка сундуки обшарит или фаужеское серебро прикарманит. Дочери только подливали масла в огонь: «Маменька, спрячь добро по родне! Шубы, кольца — всё убери, а то проснёмся, и пропало всё!» Фёдору же сёстры за месяц всю душу вытрепали: «Куда глаза глядели? Ни кожи, ни рожи! Кого в семью притащил?»
Но жить-то надо. Стали жить, а заодно и невестку в узде держать. Дом у Марфы Степановны был крепкий: огород в полсотни соток, шесть свиней в хлеву, куры да гуси без счёта. Работы — невпроворот, хоть день и ночь горбаться. А «бродяжка», которую звали Алёной, не роптала. Полола грядки, кормила скотину, стряпала, убирала, старалась угодить свекрови. Но сердце матери не обманешь: как ни старайся, всё не так, всё не по нраву. В первый же день Марфа Степановна, сгорая от досады, отрезала:
— Зови меня по имени-отчеству. Так положено. Дочери у меня свои есть, а ты, как ни крути, кровной не станешь.
С тех пор Алёна величала её Марфой Степановной, а свекровь невестку и вовсе никак не звала. Если надо было что-то сказать, просто бросала: «Сделай то, принеси это». И точка. Баловать её не за что! Зато сёстры, Варвара с Дуней, спуску не давали: каждый промах Алёны обсуждали, каждую мелочь раздували. Иногда мать и одёргивала их, но не из жалости, а ради порядка в доме. Скандалы ей были ни к чему. А в глубине души, хоть и не признавалась, Марфа Степановна замечала: Алёна — работящая, не ленивая. И сердце её потихоньку оттаивало.
Может, со временем всё и наладилось бы, да Фёдор запил. Какой мужик выдержит, когда ему с утра до ночи твердят: «На ком женился?!» А тут Варвара подсуетилась, познакомила брата с какой-то приятельницей, и покатилось. Сёстры ликовали: теперь-то «бродяжка» уберётся! Марфа Степановна молчала, а Алёна, словно тень, бродила по дому, исхудавшая, с большими печальными глазами. И вдруг — как гром среди ясного неба — две вести: Алёна ждёт ребёнка, а Фёдор подал на развод.
— Не бывать этому! — отрезала мать, глядя сыну в глаза. — Я тебе её в жёны не выбирала, но раз женился — живи! Хватит шляться. Скоро отцом станешь. Семью разрушишь — выгоню из дому и знать тебя не захочу. А Алёна останется здесь.
Впервые за всё время Марфа Степановна назвала невестку по имени. Варвара и Дуняша онемели. Фёдор взбунтовался: «Я мужик, мне решать!» Но мать лишь рассмеялась, уперев руки в бока: «Какой ты мужик? Ты пока только портки! Вот ребёнка родишь, вырастишь, в люди выведешь — тогда и называйся мужиком!»
Слов у Марфы Степановны всегда хватало, но и Фёдор пошёл в неё — упрямый, как бык. Собрал вещи и ушёл. А Алёна осталась. В срок родила девочку и назвала её Таней — в честь свекрови. Марфа Степановна, услышав это, не проронила ни слова, но в глазах её мелькнула радость. Всё в доме шло по-прежнему, только Фёдор забыл к нему дорогу, затаив обиду. Мать переживала, но виду не подавала. А внучку полюбила всей душой: баловала, конфеты приносила, ленты в косу вплетала. Алёне же, похоже, так и не простила, что из-за неё сын ушёл. Но ни словом, ни взглядом её не попрекала.
Прошло десять лет. Варвара и Дуняша повыходили замуж, и в просторном доме остались трое: Марфа Степановна, Алёна и Таня. Фёдор завербовался на Урал, женился там, да вскоре развёлся. А к Алёне стал свататься мужчина — отставной майор, Григорий, серьёзный, постарше её. После развода он оставил квартиру бывшей жене, сам жил в казарме, но службу имел и пенсию — жених надёжный. Алёна и сама к нему привязалась, но как привести мужчину под кров свекрови? Объяснила ему всё, извинилась и отказала. А Григорий не отступил — пошёл к Марфе Степановне с поклоном: «Люблю я Алёну, без неё мне жизнь не в радость».
Свекровь выслушала, не дрогнув. «Любишь? — говорит. — Ну, сходитесь и живите». Помолчала и добавила: «Таню по углам таскать не позволю. Здесь будете жить. У меня».
Так и зажили все вместе. Соседи языки поточили, судачили: «Съехала Степановна с ума! Родного сына выгнала, а бродяжку с любовником приютила! Не иначе, окормила её эта баба!» Но Марфа Степановна на пересуды не велась, с бабами не трепалась, держалась гордоИ когда весной зазеленела та самая берёзка между двумя могилами, соседи наконец поняли: крепче родства может быть только любовь, да и та — лишь тогда, когда проверена временем и прощением.
