Ну, слушай, вот моя история, как я распознала скрытую гадину в своей же семье.
Меня зовут Светлана, и уже два года я замужем за человеком, которого раньше считала своей судьбой. Но, как выяснилось, замуж выходишь не только за мужа, а за всю его родню — и особенно за его мать. И вот тут началось такое, о чём на свадьбе даже в страшном сне не расскажешь.
Моя свекровь — Тамара Петровна. Женщина, которая улыбается даже тогда, когда произносит самые гадкие слова. Никогда не орёт, не хлопает дверьми, не устраивает сцен. Зато каждое её слово — как лезвие, аккуратно вонзаемое с улыбкой, с лёгкостью настоящей светской дамы.
— Светочка, я же не слепая. Ты ведь транжира. Платье на свадьбу — индивидуальный пошив, да? Конечно, мой сын всё оплатил. Так что деньги, которые вам подарили гости, я лучше у себя придержу. Тебе доверять — как котлеты голодному коту, — сказала она мне однажды, наливая чай и улыбаясь, будто делала комплимент.
Поначалу я старалась наладить контакт. Звонила, приглашала в гости, помогала по хозяйству, готовила её любимые оливье. Думала: просто осторожничает, ей нужно время, чтобы привыкнуть. Ошиблась. Её холодность — была тактикой. Её вежливость — оружием. Её доброжелательный тон — маской.
Моя мама, Людмила Степановна, совсем другая. Прямолинейная, горячая, может и накричать, но никогда не будет молча терпеть. Когда я жаловалась, что свекровь ко мне несправедлива, мама только фыркала:
— Да радуйся! Моя мне так мозги выносила, что соседи вызывали милицию. А твоя хотя бы тихая!
Но всё изменилось, когда Тамара Петровна настояла на переезде к нам.
— Буду помогать, — говорила она. — А то ты же одна… скучать будешь.
Я вежливо, но твёрдо отказала. И тут увидела её истинное лицо.
— Пожалеешь, девочка, — прошептала она с той же сладкой улыбкой. — Ты даже не знаешь…
Когда Игорь вернулся из командировки, он даже не посмотрел на меня.
— Мама сказала, ты её оскорбила. Выгнала. Она ведь хотела помочь…
— Ты серьёзно? Она хотела контролировать меня, жить у нас, вертеть всем! А теперь ещё и выставляет меня монстром?
Он молчал. Сомневался. Смотрел в сторону. Тогда мама сказала:
— Дочка, купи диктофон. Мир не без умных людей, и ты тоже не будь дурой.
Так я и сделала. И когда в следующий раз Игорь уехал, Тамара Петровна снова пришла.
— Ну что, сколько ещё с него вытянешь? Отдавай всё. Мне младшего сына растить. А ты тут, как королева, сидишь. Если не отдашь — устрою такой скандал, Игорь сам твои вещи выбросит.
И всё это — шёпотом, с улыбкой. Будто чай предлагает, а не шантажирует.
Я молчала. И записывала.
Когда Игорь вернулся, опять обвинения, слёзы, обиды. Я ничего не сказала. Просто достала диктофон и включила запись.
Он слушал. Лицо его бледнело с каждой секундой. Наконец поднял на меня глаза и выдохнул:
— Я не знал… Прости…
С тех пор с Тамарой Петровной мы не общаемся. Вообще. Ни в праздники, ни на семейные застолья. Игорь сам ей не звонит. Она всё разрушила сама. И пусть теперь живёт в окружении своих зеркал и тихих, отравленных слов.
А моя мама как-то пришла к своей свекрови — моей бабушке, старой и ворчливой, — обняла её и сказала:
— Любимая моя ворчунья! Спасибо, что всегда говорила прямо. Пусть и больно, зато честно.
— Не лезь, Людка, — отмахнулась бабушка. — Но внучку ты воспитала правильно. Ставить свекровей на место — это моя наука. Не подвела.
Я улыбнулась и поняла — иногда лучше крик, чем ядовитое молчание. Потому что с открытым врагом хотя бы знаешь, как защищаться. А с улыбающейся змеёй — только диктофон спасёт.
