Иногда я смотрю на свой кабинет и думаю: «Ведь я сделал это сам». Но где-то внутри всё ещё сидит тот мальчишка, который ждет, когда его позовут домой.

Меня выгнали в пятнадцать. Не с чемоданом и не с криками, как в кино. Просто однажды мать посмотрела на меня, будто я чужой, и сказала: «Серёжа, так будет лучше. Тебе здесь не место».

Я стоял на нашей тесной кухне, где пахло щами и чем-то прокисшим. Пол под ногами словно провалился, а я всё смотрел на её руки тонкие, с обкусанными ногтями, теребившие край фартуха. Она не плакала. Только глаза были пустые, как выключенный телевизор.

До этого я был обычным парнем. Мы жили в двушке на окраине, где обои отклеивались, а в подъезде вечно воняло кошачьей мочой.

Я приносил из школы пятёрки, чинил розетки, когда мать просила, мыл посуду.

Надеялся, что хоть раз услышу: «Молодец, Серёжа». Но всё изменилось с появлением Виктора. Мамин новый муж ворвался в нашу жизнь, как танк.

Когда на свет появилась Алиса их общая дочь я стал тенью. Она была их «настоящим» ребёнком: розовые пинетки, улыбки, фотографии на холодильнике. А я лишний.

По вечерам я сбегал в подъезд, садился на холодную ступеньку и слушал, как гудит лифт. Там можно было дышать. Дома воздух стягивало, как пружину, готовую лопнуть. Я знал: скоро рванёт.

И рвануло.

«Куда делись деньги из моего кошелька?» Виктор стоял в дверях, сжимая потрёпанный бумажник, как улику. Три тысячи рублей смешная сумма, но для него будто миллион.

Я клялся, что не брал. Он прищурился: «Не ври». Мать молчала. Потом тихо, почти шёпотом: «Серёжа, признайся. Мы не хотим вызывать полицию». Я смотрел на неё и не узнавал. Где та женщина, что гладила меня по голове, когда я болел?

Я молчал. Сложил в рюкзак пару футболок, тетради, старый плеер с треснутым экраном. И ушёл. Дверь захлопнулась за спиной, как выстрел.

Детдом встретил меня скрипом железных кроватей, запахом хлорки и холодом бетонных стен. Здесь никто не притворялся семьёй.

Старшие ребята проверяли на прочность: то толкнут в коридоре, то спрячут ботинки. Однажды мне подбросили в кровать дохлую крысу. Я не кричал, не жаловался. Просто выбросил её в мусор и запомнил: здесь выживают те, кто быстрее и хитрее. Я стал таким.

Научился держать язык за зубами, угадывать, кто врёт, а кто сдаст. Но внутри всё равно ныло, будто кто-то забыл выключить боль.

В детдоме был компьютерный класс древние машины, гудевшие, как трактора, и вечно зависавшие. Я впервые увидел код строки, где каждое слово имело смысл. Это было как стихи, только лучше: они работали.

Я просиживал там ночи, пока воспитатели не гнали спать. Учитель информатики, дядя Витя, заметил это. Он был лысый, с вечным запахом кофе и усталыми глазами.

Однажды он сунул мне книгу потрёпанный учебник по C++. «На, читай. Может, выберешься отсюда». Я читал. Писал первые программы: калькулятор, потом простенькую игрушку, где квадратик бегал по экрану. Каждый раз, когда код запускался без ошибок, в груди загоралось что-то тёплое. Будто кто-то наконец сказал: «Ты можешь».

В детдоме я подружился с Колькой худым парнем с вечно взъерошенным чубом. Он был из тех, кто смеётся над всем, даже над собой.

Однажды он стащил из столовой булку и поделился со мной. Мы сидели на подоконнике, жевали и болтали о том, как сбежим и станем рок-звёздами.

Колька мечтал о гитаре, я о нормальной жизни. Он не дожил до выпуска попал в плохую компанию, потом в колонию. Но ту булку я запомнил. Она была как обещание, что я не один.

Школу я окончил с медалью. Не ради похвалы просто хотел доказать себе, что я не мусор, который выбросили.

Поступил в технический университет в соседнем городе. Общага пахла жареной картошкой, дешёвым одеколоном и чьими-то носками.

Я жил на стипендию и подработки: разгружал коробки в супермаркете, мыл полы в кафе. По ночам писал сайты за копейки.

Первый заказ страничка для автосервиса принёс три тысячи. Я купил себе новые кроссовки и пиццу. Впервые за годы улыбнулся так, что щёки свело. Это были *мои* деньги.

В универе я нашёл друзей. Лёха, фанат аниме, таскал с собой ноутбук и показывал мне, как делать анимации.

Катя, рыжая девушка с громким смехом, учила меня жарить яичницу, чтобы не пригорала. Они были первыми, кто видел во мне не тень, а человека. Но я всё равно держал дистанцию. Боялся, что если пущу их слишком близко они тоже исчезнут.

К тридцати у меня была своя компания. Небольшая, но моя. Офис в центре, стеклянные двери, кофема, жужжавшая, как старые компьютеры в детдоме. Команда из десяти человек, которые верили в меня. Я верил в них.

Мы делали сайты, приложения, даже запустили стартап сервис для онлайн-курсов. Иногда я смотрел на свой кабинет и думал: «Ведь я сделал это сам». Но где-то внутри всё ещё сидел тот мальчишка из подъезда, который ждал, когда его позовут домой.

Однажды меня позвали на интервью. Журналистка с яркими ногтями и блокнотом спросила: «Сергей, как ты пришёл к такой жизни?»

Я рассказал всё. Про мать, выбравшую Виктора. Про Виктора, видевшего во мне угрозу. Про детдом, где я научился выживать. Про ночи за компьютером. Статья вышла с заголовком «Из сироты в директора». Я читал и думал: «Сирота? Ну, может, и так».

Через неделю в офисе появился конверт. Простой, помятый. «Сергею. От мамы». Внутри несколько строк:

«Я горжусь тобой. Прости меня. Виктор болен. Алиса без работы. Нам тяжело. Хочу поговорить. Увидеть тебя. Не ради денег. Твоя мама».

Я смотрел на листок, и в груди было пусто