Сын привел в дом психиатра, чтобы признать меня недееспособной, но он не знал, что этот врач мой бывший муж и его отец.
Мам, открой. Это я. И я не один.
Голос Кирилла за дверью звучал неестественно твердо, почти официально. Я отложила книгу и направилась в прихожую, поправляя на ходу волосы. Тревога уже пустила корни где-то в солнечном сплетении.
На пороге стоял сын, а за его спиной высокий мужчина в строгом пальто. Незнакомец держал в руках дорогой кожаный портфель и смотрел на меня спокойным, оценивающим взглядом. Таким, каким смотрят на вещь, которую собираются либо купить, либо выбросить.
Мы можем войти? спросил Кирилл, даже не пытаясь улыбнуться.
Он вошел в квартиру, как хозяин, каким, видимо, уже себя считал. Незнакомец последовал за ним.
Познакомься, это Игорь Викторович, бросил сын, снимая куртку. Он врач. Мы просто поговорим. Я о тебе беспокоюсь.
Слово «беспокоюсь» прозвучало как приговор. Я взглянула на этого «Игоря Викторовича».
Седые виски, тонкие сжатые губы, усталые глаза за стеклами очков в модной оправе. И что-то до боли, до дрожи знакомое в том, как он слегка склонил голову набок, изучая меня.
Сердце кувыркнулось и рухнуло вниз.
Игорь.
Сорок лет стерли его черты, покрыли патиной времени и чужой, незнакомой мне жизни. Но это был он.
Мужчина, которого я когда-то любила до безумия и выбросила из своей жизни с той же яростью. Отец Кирилла, который так и не узнал, что у него есть сын.
Добрый день, Анна Валерьевна, произнес он ровным, хорошо поставленным голосом психиатра. В его глазах не дрогнул ни один мускул. Он не узнал. Или сделал вид, что не узнал.
Я молча кивнула, чувствуя, как немеют ноги. Мир сузился до одной точки его спокойного, профессионального лица.
Сын привел в дом человека, чтобы запереть меня в психушке и отобрать квартиру, и этим человеком оказался его собственный отец.
Пройдемте в гостиную, мой голос звучал странно спокойно. Я сама его едва узнала.
Кирилл тут же начал излагать суть дела, пока «врач» внимательно осматривал комнату.
Сын говорил о моей «неадекватной привязанности к вещам», о «нежелании принимать реальность», о том, что мне тяжело одной в такой большой квартире.
Мы с Катей хотим помочь, говорил он. Купим тебе уютную студию рядом с нами. Будешь под присмотром. А на остаток денег сможешь жить, ни в чем себе не отказывая.
Он говорил обо мне так, будто меня здесь не было. Будто я была старой тумбочкой, которую пора вывезти на дачу.
Игорь, или же Игорь Викторович, слушал, время от времени кивая. Потом повернулся ко мне.
Анна Валерьевна, вы часто разговариваете с покойным мужем? его вопрос ударил, как под дых.
Кирилл опустил глаза. Значит, это он рассказал. Моя привычка иногда вслух комментировать что-то, обращаясь к фотографии отца, в его устах превратилась в симптом.
Я перевела взгляд с испуганного лица сына на непроницаемое лицо его отца. Холодная ярость вытеснила шок.
Они оба смотрели на меня, ожидая ответа. Один с жадным нетерпением, другой с клиническим интересом.
Что ж, хотели игры? Получайте.
Да, ответила я, глядя прямо в глаза Игорю. Разговариваю. Иногда он даже отвечает. Особенно когда речь заходит о предательстве.
На лице Игоря не дрогнул ни один мускул. Он лишь сделал короткую пометку в своем блокноте.
Этот жест был красноречивее любых слов. «Пациентка агрессивно реагирует на вопросы, подтверждает защитную реакцию. Проекция чувства вины». Я почти видела эту строку, выведенную его ровным врачебным почерком.
Мам, ну зачем ты такое говоришь? занервничал Кирилл. Игорь Викторович хочет помочь. А ты только злишься.
Помочь в чем, сынок? Помочь освободить для тебя жилплощадь?
Я смотрела на Кирилла, и во мне боролись два чувства: жгучая обида и желание встряхнуть его, закричать: «Очнись! Посмотри, кого ты привел!». Но я молчала. Раскрыть карты сейчас означало проиграть.
Это не так, он покраснел, и этот румянец стыда был единственным доказательством, что в нем еще осталось что-то человеческое. Мы с Катей переживаем. Ты совсем одна. Заперлась тут со своими воспоминаниями.
Игорь поднял руку, мягко останавливая его.
Кирилл, позвольте мне. Анна Валерьевна, скажите, что именно вы считаете предательством? Это важное чувство. Давайте обсудим его.
Он смотрел на меня тем же изучающим взглядом. Я решила пойти ва-банк. Проверить его.
Предательство бывает разным, доктор. Иногда человек просто уходит за хлебом и не возвращается. Бросает. А иногда возвращается через много лет, чтобы отобрать у тебя последнее.
Я внимательно следила за его реакцией. Ничего. Абсолютно. Лишь легкий профессиональный интерес.
Он либо обладал железной выдержкой, либо действительно ничего не помнил. Второй вариант казался мне еще страшнее.
Интересная метафора, подвел он итог. То есть вы воспринимаете заботу сына как попытку что-то у вас отнять? Это ощущение возникло давно?
Он вел допрос. Аккуратно, методично, загоняя меня в угол поставленным им же диагнозом. Каждое мое слово, каждый жест он будет трактовать в нужном ему направлении.
Кирилл, я обратилась к сыну, игнорируя психиатра. Проводи доктора. Нам нужно поговорить наедине.
Нет, отрезал он. Мы все обсудим вместе. Я не хочу, чтобы ты потом снова манипулировала и давила на жалость. Игорь Викторович здесь как независимый эксперт.
«Независимый эксперт». Мой бывший муж, который не платил алиментов, потому что даже не знал о сыне.
Отец, которого Кирилл никогда не видел. Ирония была настолько жестокой, что хотелось рассмеяться вслух. Но я сдержалась. Смех они тоже записали бы в симптомы.
Хорошо, неожиданно покорно сказала я. Я чувствовала, как внутри меня что-то леденеет и твердеет, превращаясь в острый ледяной клинок. Раз уж вы так хотите мне помочь Расскажите, что вы предлага
