«Посуда ваша — убирайте сами!» — вырвалось у меня, и я не отвела взгляда от свекрови, Марии Ивановны. Сердце горело от обиды, терпеть больше не было сил. Эта гора немытой посуды в раковине стала последней каплей — символом её равнодушия к моим трудам. Я, Татьяна, двадцатипятилетняя невестка, устала чувствовать себя прислугой в доме, что должен быть нам общим пристанищем.
«Достала меня!» — жаловалась я подругам, голос дрожал от накипевшего. Свекровь недавно вышла на пенсию и, кажется, решила, что её единственное занятие — смотреть сериалы да уплетать сладости. В нашей челябинской квартире, где жили втроём — я, муж Николай и она, — её присутствие становилось невыносимым. Весь день она что-то жуёт: то бутерброды с докторской, то пряники с чаем, то торт, который сама же принесла. Беда не в этом, а в том, что после неё в раковине громоздятся горы тарелок, а мыть их, естественно, приходится мне.
С Николаем мы женаты шесть лет. Сразу после свадьбы переехали к Марии Ивановне в её трёхкомнатную хрущёвку. Договорились копить на своё жильё, уже набрали солидную сумму. Но цены растут быстрее наших сбережений, а взять ипотеку с маленьким первоначальным взносом страшно. Подработать не получается — у Николая график как у заводского, а я только что вышла из декрета. Вот и живём, надеясь на чудо.
Раньше Мария Ивановна хотя бы продукты покупала, но теперь, на пенсии, будто забыла о нас. Живёт на свои деньги, не бедствует — берёт себе конфеты, сыр, копчёную колбасу. Её полнота давно бросается в глаза, но она лишь отмахивается: «Мне и так хорошо!» — заявляет, усаживаясь перед телевизором с очередной тарелкой. Ей всего шестьдесят, а ведёт себя, будто ей все сто, и занята только едой да сном.
«Хоть бы десяток кило сбросила!» — ворчала я, глядя, как она тащит из магазина очередной «Пражский» торт. Но дело не в весе. Она не гуляет, с подругами не видится — только в магазин да обратно. А дома? Никакой помощи. Вся работа легла на меня, и я тону в этом болоте.
Когда я только переехала, квартира была в ужасе. Дни напролёт оттирала полы, чистила шкафы, драила плиту. Мария Ивановна даже удивилась: «Не видела свою квартиру такой чистой никогда!» — сказала тогда. Я думала, оценит мой труд, но нет. Домашние дела она и раньше не любила, а на пенсии и вовсе расслабилась. Надеялась, станет помогать, а она только ест да сериалы смотрит.
Хуже всего — посуда. Весь день копит её в своей комнате, а к вечеру сваливает в раковину. И кто моет? Я! «В её комнате убираться перестала, — говорила я Николаю. — Пусть сама за собой следит. Но посуда-то опять моя!» Это сводило с ума. Она иначе-то не плохая — в наши дела не лезет, денег не просит, советов не даёт. Но эта проклятая раковина с её тарелками стала моей каторгой.
Недавно не выдержала. «Мария Ивановна, — сказала я, — я не домработница! Сколько можно за вами убирать? С завтрашнего дня мойте за собой сами!» Она смотрела на меня, будто я предатель, но кивнула. Решила: теперь мою только за собой и за Николаем. Но ничего не поменялось. Она ополоснёт пару тарелок, чтобы снова набрать еды, а остальное — мне. Стискиваю зубы, но внутри всё кипит.
Николай старается меня поддерживать, но и он устал от этой тягости. Мария Ивановна живёт в своём мире, где её покой важнее всего. Понимаю, квартира её, но разве это право — делать из меня служанку? Каждый вечер, глядя на раковину, спрашиваю себя: кто прав? Она, считающая себя хозяйкой, или я, мечтающая о справедливости? Мы с Николаем хотим свой дом, свою жизнь, но пока мы здесь — я в ловушке, где даже чистая тарелка становится полем битвы.
