Давно это было, в тихом городке Осташкове, что приютился у вод Селигера. Имя моё Аграфена Степановна, и живу я здесь, где время течёт медленно, как река в летний зной. Пишу вам, потому что душа изболелась, а сердце ноет, будто раненое. Поделилась я горем с соседкой Марфушей, а та только руками всплеснула: «Очнись, голубка! Не суйся в чужие дела обожжёшься, как в печке!» Слова её колкие, но правды в них нет мне нужно совет услышать, иначе сойду с ума от этой тяготы.
Всё из-за моего сына, Дмитрия. Двадцать пять ему, живёт с девицей Надеждой в нашем доме. Вроде бы всё ладно: свою горницу содержат, оба работящие, на шее не сидят. Наденька чистое золото: скромная, добрая, сердце у неё светлое. Но знаю я сына своего, как никто другой, и вижу то, что он скрывает за улыбкой: не любит он её. Заботится да. Нежен, внимателен, всегда готов помочь. Исполняет её желания, словно богатырь из сказки: на праздники дарит цветы да гостинцы, после ночной смены встречает, даже если вьюга за окном. А уж если выходные вместе то в деревню к родне, то на Кавказ, то к тёплым водам.
Однажды Наденька на склоне оступилась упала так, что кости затрещали. Дмитрий на руках нёс её до гостиницы, а после мчался в больницу во Ржев. Пока нога её в гипсе была, он за ней ухаживал, как за малым дитём: кормил, утешал, ни на шаг не отходил. Со стороны влюблённый без ума. Но я-то знаю: это личина. Не любит он её. Сердце его молчит, а у меня от этого камнем на душе.
До Надежды была у него другая Арина. Любовь их как гроза летняя: то гром, то молнии, то слёзы, то примирение. То ругались до хрипоты, то мирились так, что стены дрожали. Арина первая его любовь, та, что душу выжигает. Думала, остепенятся, да только вдруг она в Польшу уехала, его одного оставив. Полгода Дмитрий был как тень: не ел, не спал, ходил, будто неживой. Я за ним ходила, уговаривала, как дитя малое, боялась не переживёт. А потом Наденька появилась тихая, спокойная, как лесное озеро. Умеет слушать, утешить, голос не повысит. Свет она в дом принесла, но я вижу: для него это не любовь, а долг, благодарность, что угодно, только не чувство.
И вот мучает меня вопрос: сказать ли ей правду? Назовите меня безумной, но молчать больше нет сил. Рано или поздно правда вырвется, как пламя из печи, и спалит всё дотла. Представляю, как Наденька сгорит от горя чистая, добрая, ни в чём не виноватая. Её сердце разобьётся, как тонкий лед под сапогом. Ничего дурного она не сделала, а я стою и смотрю, как идёт к обрыву, не ведая, что ждёт впереди.
Марфуша права лезу не в своё дело. Но как молчать? Душа материнская кричит: спаси её, открой глаза, не дай погибнуть! Вижу, как Наденька на Дмитрия смотрит с такой верой, с такой нежностью, что у меня сердце щемит. А он? Играет роль, да так искусно, что никто не заподозрит. Но я-то знаю его взгляд в нём нет огня, того, что с Ариной было. Он добр к ней, но это не любовь, а я не могу притворяться, будто слепая.
А может, я ошибаюсь? Может, это мне мерещится? Нет чувствую это каждой жилкой. Живёт Дмитрий с ней потому, что спокойно, потому что она хорошая, а не потому, что без неё дышать не может. И эта мысль гложет меня день и ночь. Сказать Наденьке? Разрушить её мир, который она счастьем считает? Или молчать, пока он сам не сделает шаг, что её убьёт? Боюсь, что если промолчу стану соучастницей её горя. А если скажу сама всё разрушу, и она возненавидит меня, а сын проклянёт.
Умоляю, дайте совет! Не безумная я, просто мать, что видит больше, чем нужно. Больно мне за них обоих за Наденьку, что отдаёт сердце тому, кто его не примет, и за Дмитрия, что в этой лжи живёт. Что делать с правдой, что жжёт меня изнутри? Как её спасти, не потеряв сына? Стою на распутье, и каждый выбор как нож в сердце. Молю, подскажите, как найти покой в этом аду, что сама себе создала.
