Меня зовут Анастасия Волкова. Два часа назад я стояла на собственной кухне в резиновых перчатках, подвернув рукава, руки в теплой мыльной воде. Гора грязной посуды рядом. Волосы стянуты в тугой пучок, лицо без макияжа, ноги гудят после долгой ночи притворства кем-то другим.

Абсурд? Несколькими этажами выше, в бальном зале нашего подмосковного особняка в Барвихе, сотни нарядных гостей толпились под хрустальными люстрами. Они потягивали шампанское, громко смеялись и фотографировались на фоне цветочной стены с надписью «Ежегодный Бал Фонда Волковых».

Мой дом. Мой вечер. Моя жизнь. Но никто меня не узнал.

Потому что я этого хотела.

Я не была в дизайнерском платье и бриллиантах той ночью. Нет, я одолжила форму у кейтеринга — черную водолазку, брюки и простой фартук. Я проскользнула на кухню до прихода гостей и незаметно влилась в суету приготовлений.

Зачем?

Я хотела увидеть что-то. Узнать. Дмитрий — мой муж — неделями говорил о фальшивости людей в его кругу. О том, как некоторые улыбаются ему в лицо, а за глаза строят гримасы. Как благотворительные вечера иногда привлекают больше самолюбия, чем щедрости.

Я решила проверить сама. Хотела узнать, кто эти люди на самом деле… когда я была для них просто «прислугой».
Сначала мелочи. Одна дама в платье из малинового атласа цокнула языком от нетерпения, когда я едва задержалась, выбирая вино.
«Ваша братия должна быть расторопней», — бросила она, даже не глядя на меня.
«Ваша братия». Фраза ударила сильнее, чем следовало.

Потом появилась организатор вечера Ольга — та самая, кому мы щедро заплатили. Она ворвалась на кухню, потрясая головой под скачущей гарнитурой, отдавая приказы как фельдфебель.
«Эй, фартук!» — рявкнула она на меня. — «Шестой столик просит воду! Чего ты столбом стоишь?»
Я проглочила ответ и молча повиновалась. Пробираясь сквозь толпу, ловила за спиной смешки и шепот. Одни гостей словно не замечали. Другие бросали взгляд и тут же отворачивались, будто я недостойна занимаемого места.

Пожилая дама — Нина, одна из этих «светских львиц» — подозвала меня к десертному столу.
«Ты слишком медленно разносишь салат из креветок», — заявила она сухо. — «Разве вас не учат основам расторопности? И, ради бога, улыбнись хоть».
Я вежливо улыбнулась.
Она прищурилась. «Знаешь что, ладно. Иди помогай мойщикам посуды. Ты для этого явно больше подходишь».
Мыть посуду.
В моем же доме.
Где в коридоре висят наши свадебные фото, а моя любимая картина — подарок Димы на годовщину — украшает стену лестницы прямо за ее спиной.
Но я кивнула и вернулась на кухню.

И вот я стояла там, оттирая тарелки, слушая, как музыка из бального зала доносилась вниз, словно жестокая насмешка над тем местом, где я должна была быть.

Я почти готова была закончить этот спектакль.
Я не ждала доброты. Не искала похвалы.
Но то, что я увидела за эти несколько часов, ранило. Люди, носившие показушное сочувствие напоказ для камер, щелкали пальцами, точно королевские особы, когда думали, что рядом нет никого значимого.

Я всегда верила, что благотворительность должна идти от души. Но сегодня это походило на спектакль.

Только я поставила последнюю чистую тарелку, как услышала знакомый голос в зале:
«Простите… никто не видел мою жену?»
Я замерла.
Дима.
Его тон был спокойным, но в нем звучала сталь. Нарочито громкий.
Я выглянула из кухни как раз вовремя: он вошел в бальный зал в идеально сидящем смокинге, с бокалом шампанского. Он выглядел… магнетически. Уверенно. Сильно. И слегка раздраженно.

«Она должна была встретить меня у десертного стола двадцать минут назад», — произнес он громче, и беседы стали стихать.
Ольга бросилась к нему, растерявшись. «Я… я не видела ее, господин Волков».
Нина вступила, поправляя жемчуг. «Ох, может, задержалась? Знаешь, как бывает с женами».
Дима улыбнулся с натяжкой. «Возможно. Хотя странно — я полагал, она могла быть внизу… помогать с посудой».
Воцарилась тишина.
Было слышно, как жужжат люстры.
Потом он повернулся к кухне — и заметил меня.
В кейтеринговой форме. С мокрыми руками. С раскрасневшимся лицом.
И он улыбнулся.

«Ах. Вот она где».
Толпа обернулась, когда я подошла к его боку.
Дима бережно снял с меня фартук, вытер мои руки своим
И теперь каждый раз, видя тот фартук среди шелковых платьев, я тихо улыбаюсь, вспоминая, как самые золотые перстни иногда скрывают пустоту души, а настоящая ценность мерцает тихо, как та звезда над нашим домом, которую Николай указал мне тогда, крепко сжимая мою руку.