**Развод ради любви**
— Алёна! Ты совсем рехнулась?! — Григорий швырнул на стол бумаги, и с грохотом рассыпались чайные ложки. — Двадцать три года! Столько лет вместе, а ты мне развод всучиваешь? За что?!
— За то, что я наконец поняла, что такое любовь, — тихо ответила Алёна, разглядывая разлетевшиеся ложки. — И поняла, что между нами её никогда не было.
— Да о чём ты вообще?! — Григорий схватился за голову. — У нас дом, семья, внуки! Какая ещё любовь в пятьдесят лет? Ты в романы киношные ударилась?
Алёна подняла на мужа глаза. В них не было злости — только усталость и какая-то новая решимость.
— Именно в пятьдесят, Гриша. Именно сейчас. Потому что завтра будет поздно.
Она собрала ложки, поставила чайник. Движения привычные, отработанные годами, но в них появилась лёгкость, будто сбросила тяжёлый рюкзак.
— Кто он? — хрипло спросил Григорий, плюхаясь на стул. — Твой… любовник?
— Его зовут Артём. Преподаёт в университете. Литературу.
— Литературу! — фыркнул муж. — Ну понятно! Стихи тебе декламирует? И ты, дура, повелась?
Алёна налила ему чай, села напротив. За окном лил дождь, капли бежали по стеклу, как слезы.
— Знаешь, что он мне сказал при первой встрече? — тихо произнесла она. — «У вас прекрасные руки». Представляешь, Гриша? За двадцать три года ты ни разу не сказал мне ничего подобного.
— Руки? — растерянно переспросил Григорий, глядя на её ладони. — Ну и что в них такого?
— Вот и ответ, — грустно улыбнулась Алёна. — Что в них особенного? В руках, которые варили тебе борщ, стирали носки, гладили рубашки? Что особенного во мне, если я просто удобная жена?
Григорий глотнул чай, поморщился.
— Горький.
— Сахар на столе, — машинально ответила Алёна, потом спохватилась. — Хотя теперь ты сам будешь сахар класть.
Тишину нарушал только стук старых часов — подарок свекрови на юбилей свадьбы.
— А сын-то что скажет? — выдавил Григорий. — Дима в курсе?
— В курсе. Вчера рассказала.
— И?
— Обнял и сказал: «Мама, я хочу, чтобы ты была счастлива».
Григорий сжался, словно его ударили.
— Значит, вы уже всё решили. Против меня.
— Не против тебя, Гриша. За меня. Впервые в жизни — за меня.
Алёна подошла к окну. Дождь хлестал сильнее.
— Помнишь, как мы познакомились? — спросила она. — В кинотеатре. Ты сказал: «Билет остался?» А потом проводил до дома. Я подумала: вот он, мой герой.
— И что, я плохой герой?
— Не плохой. Но и не герой. Ты просто взял жену, как удобный комод. Которая не мешает, не спрашивает, не ждёт нежностей. И я была таким комодом. Двадцать три года.
Григорий встал, подошёл к ней.
— Алён, ну что за ерунда? Я же тебя любил! Разве мы мало вместе прошли? Диму вырастили, квартиру получили…
— Вырастили, получили, — повторила Алёна. — А любили? Ты уверен?
— Конечно!
— Когда последний раз говорил «люблю»? Я помню. Восемь лет назад, в больнице, когда мне аппендицит вырезали. Ты испугался, что я помру.
Григорий открыл рот, но слова застряли.
— И знаешь, что страшнее всего? — продолжила Алёна. — Я и сама забыла, что такое любовь. Думала, это когда не мешаешь друг другу жить. Оказалось, нет.
— А с этим… Артёмом… тебе неспокойно?
Алёна повернулась. В её глазах светилось то, чего Григорий не видел много лет.
— С Артёмом мне страшно. Когда он берёт меня за руку, сердце колотится. Когда звонит, я теряю счёт времени.
— Это кризис возрастной. Пройдёт.
— Может, и пройдёт. Но я хочу это почувствовать. Хочу, чтобы мужчина смотрел на меня не как на кухарку, а как на женщину.
Григорий опустился на стул, будто под тяжестью невидимого мешка.
— А если он тебя кинет? Что тогда?
— Тогда хоть попробую. Лучше одной, чем с человеком, который меня не замечает.
— Я тебя замечаю!
— Правда? — Алёна села напротив. — Тогда скажи, во что я сегодня одета?
Григорий растерянно уставился.
— Ну… синяя кофта.
— Зелёная, Гриша. Месяц назад купила. Думала, вдруг заметишь. Ведь зелёный тебе нравится.
— Зелёная… — пробормотал он. — Да какая разница?
— Для меня есть. И для Артёма тоже.
В прихожей щёлкнул замок. Вернулся Дима.
— Привет! — крикнул он, стряхивая капли с куртки. — Что-то вы тихие… — Он замолчал, увидев их лица. — Что случилось?
— Мать с ума сошла, — мрачно бросил Григорий. — Разводиться собралась. В пятьдесят лет!
Дима повесил куртку, подошёл к столу.
— Мам, ты сказала?
— Сказала.
— Пап, ты как?
— А как я должен быть?! — взорвался Григорий. — Она заявляет, что двадцать три года — зря! Что какой-то учитель её лучше понимает!
Дима налил себе чай.
— Папа, а ты маму любишь?
— Ну конечно!
— Когда последний раз говорил ей это?
Григорий отвёл взгляд.
— Мужики так не выражаются. Мы делами показываем.
— Какими делами? — тихо спросила Алёна.
— Зарплату приношу, не пью, квартиру содержу…
— Это не любовь, папа, — вздохнул Дима. — Это обязанности.
— Ты тоже против меня?
— Я за то, чтобы мама была счастлива. Разве ты счастлив?
Григорий хотел ответить, но вдруг осёкся. Он посмотрел на Алёну, на Диму, на кухню с жёлтыми обоями.
— Не знаю, — честно признался он. — Не думал.
— А мама подумала. И поняла, что нет.
Алёна взяла мужа за руку.
— Гриша, я не хочу тебя обидеть. Ты хороший человек. Но мы… мы просто привыкли. Как тапочки к ногам.
— А разве плохо?
— Не плохо. Но и не достаточно.
Григорий встал.
— Значит, окончательно?
— Окончательно.
— И тыОна уехала, а он остался стоять у калитки, глядя на пустую дорогу, и вдруг понял, что за двадцать три года так и не научился замечать, как пахнет сирень в их саду.
