Мне снятся сны, где я прошу прощения у невестки. Они смутные, будто бывают в тумане: я была слишком жестока, пока она жила под моей крышей.
Я — плохая свекровь. Это гложет меня, как ржавый гвоздь в сердце. У нас в роду говорят — это проклятье, передаётся по женской линии. Но оправданий у меня нет. Двое детей — сын да дочь. После гибели мужа я тянула их одна, в глухой деревушке под Ульяновском. Без родни, без денег. Спасибо хотя бы старшему, Артёму — ему тогда четырнадцать стукнуло, он уже мог и дров наколоть, и скотину покормить. Без него… Даже думать страшно, во что бы превратилась наша жизнь.
Жили трудно. Когда дети выросли и разлетелись, я осталась в старом доме с покосившимися ставнями. Тяжело? Бывало и хуже. Овощи с огорода, яйца от кур — не пропадём. А дети тем временем в городах обосновались. Младшая, Алинка, за врача вышла — счастливая, обеспеченная. Я за неё радовалась: у неё есть всё, чего у нас не было. Перебралась в Нижний Новгород, за триста вёрст отсюда. Слышно, в коттедже живёт, не то что моя избёнка. Приезжала редко, с малышом на руках, но мы будто на разных языках говорили. Вечно с подарками: то микроволновка, то телефон. А мне бы просто посидеть, чаю попить да поговорить. Но нет — вечно торопится. Звонит раз в полгода, спросит: «Жива?» — и трубку бросает. У неё двое детей, а я их только на снимках видела.
А Артём женился на девчонке из нищей семьи. Галя — сирота, без кола без двора. Сперва в городе квартиру снимали, но потом денег не хватило — переехали ко мне. Куда деваться?
Галя хоть и не лентяйка, но городская. Деревня для неё — как чужая планета. Сразу видно — не знает, ни как печь топить, ни как грядки полоть. А я… Я не щадила её. Дрова? Пусть таскает. Ужин? Пусть варит. Так и меня когда-то учили. Пока она копошилась по хозяйству, я нянчилась с внучкой — светловолосой, ясноглазой, вылитый отец. Души в ней не чаяла, баловала без меры. Но теперь понимаю: чем сильнее любила внучку, тем злее была к её матери. Стыдно.
Не знаю, из-за меня или просто жизнь заставила, но Артём подался на заработки в Казахстан, взял Галю с собой. А пятилетнюю Дашку оставили мне. Я не спорила. Накормлю, одену — справлюсь. Но сердце ныло: сын уезжает за тридевять земель, а с ним — та самая невестка, на которую я так злилась.
Год и семь месяцев их не было. За это время внучка стала мне роднее крови. Учила её всему: и песни петь, и картошку окучивать. Мы с ней — как две половинки. Но потом они вернулись, забрали Дашку и укатили в город. Меня не спросили, да и что я могла сказать? Их ребёнок — их и дело.
Прошло пять лет. Артём изредка звонил, давал внучке трубку. Но в гости не приезжали. Чувствовала — Галя всё помнит. Жизнь шла, соседи помогали, а дом ветшал. Крыша текла, денег на ремонт — ни копейки. Зимой затыкала щели старыми ватниками, но толку мало. Жаловаться не привыкла, а страх перед будущим не отпускал.
А потом… Они приехали. Неожиданно, как в сказке. Все такие нарядные, счастливые. Дашка выросла — красавица, хоть икону пиши. Оказалось, в Казахстане разбогатели, бизнес открыли. Гордость распирала: оба моих ребёнка выбились в люди. Но больше всего потрясла Галя. За столом не закрывала рта — рассказывала, как Дашка вспоминает мои уроки, как всё, чему я её научила, пригодилось. Благодарила, будто забыла, как я с ней жестока была.
Позже, когда остались одни, я набралась духу и извинилась. Галя улыбнулась: «Вы меня, можно сказать, закалили». Гостили два дня, надарили подарков и уехали. А на рассвете ко мне во двор въехали мужики с кирпичами, мешками цемента. «Хозяйка велела крышу перекрыть да забор новый поставить», — сказали. Я сразу поняла — это Галя. Рабочие трудились не покладая рук, а я лишь крестилась да благодарила. Они махнули рукой: «Всё улажено, бабка, не парься».
Стыд жжёт мне душу. Я была злой, несправедливой. А оказалось — люди умеют прощать. Галя согрела мне сердце, будто печь в лютый мороз. Теперь знаю: даже в самых тёмных отношениях может пробиться свет. Но так везёт не всем…
