Мама, ты больна, подпиши здесь, говорила невестка, подливая мне что-то в чай. Она не знала, что я давно снимаю всё на скрытую камеру…

Вам надо отдохнуть, Светлана Петровна, пропела Алёна, ставя передо мной чашку с дымящимся настоем. Нервы ни к чёрту, сами ж жаловались.

Её голос словно тёплый мёд, но в глубине глаз я давно научилась различать осколки льда.

Я сидела в своём старом кресле, обивка которого помнила ещё руки мужа. Наблюдала, как Алёна достаёт из кармана халата маленький флакон без этикетки. Несколько капель падают в травяной сбор с мятой.

Она делает это уже вторую неделю. Думает, я не замечаю. Считает меня дряхлой старухой, потерявшей рассудок.

А это что, милая? дрожащим голосом я показываю на стопку бумаг в её руках.

Алёна одаривает меня той же снисходительной улыбкой, отрепетированной перед зеркалом.

Пустяки, мамуля. Врач говорит, у вас память подводит, вы всё забываете. Чтобы мы с Серёжей могли заботиться о вас как следует, нужна доверенность. Подпишете и никаких хлопот.

Она не знала, что крошечный объектив камеры, встроенный в глаз фарфорового филина на полке, фиксирует каждое её движение. Филин был последней прихотью моего покойного мужа, инженера, увлекавшегося шпионскими штучками.

«На всякий случай, Света», сказал он, устанавливая его. Тогда я лишь рассмеялась. Теперь этот филин стал моим единственным союзником.

Мой сын, мой Серёжа, женат на этой женщине полгода. Полгода он смотрит на неё, как на божество, сошедшее с небес, чтобы спасти его потерянную душу после тяжёлого развода.

Он не видит, как меняется её лицо, когда она думает, что я сплю. Не слышит её змеиного шёпота в трубку: «Скоро. Эта старуха уже на грани. Ещё чуть-чуть и квартира наша».

Я протягиваю руку, нарочно делая её слабой и дрожащей.

Пальцы «случайно» задевают чашку.

Горячая жидкость с резким аптечным запахом разливается по документам. Чернила расплываются, стирая слова «полное и безоговорочное право распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом». На миг на лице Алёны проступает её настоящая суть хищная, злая. Маска спадает. Но лишь на секунду.

Ой, что же я наделала, лепечу я, испуганно глядя на испорченные бумаги. Руки совсем не слушаются…

Ничего страшного, мамуля, сквозь зубы цедит она, и я вижу, как напрягаются скулы на её идеальном личике. У меня есть копии.

Вечером вернулся Серёжа. Усталый. Алёна встретила его на пороге, обвила руками шею, словно плющ, и начала шептать жалобы ему на ухо. Она была великолепной актрисой.

Из своей комнаты я слышала обрывки фраз: «…совсем плохо… всё пролила… я так боюсь за неё, родной…»

Когда она скрылась в ванной, я вышла к сыну. Он сидел на кухне, потирая виски. На столе стоял его любимый борщ, который Алёна варила мастерски.

Она изучила его привычки, его слабости. Создала для него идеальный мир, в котором он чувствовал себя любимым и спокойным.

Серёжа, нам нужно поговорить.

Он поднял на меня тяжёлый взгляд. Взгляд человека, не желающего, чтобы его уютный мирок разрушали.

Мам, я устал. Давай завтра?

Нет, сейчас. Это про Алёну. И про те бумаги, что она мне подсовывает.

В этот момент в дверях, словно из ниоткуда, возникла она. В шёлковом халате, с влажными волосами, пахнущими дорогими духами.

Серёженька, не слушай маму, она опять за своё. Ей нельзя волноваться. Врач же предупреждал.

Я попыталась возразить, но она играла безупречно, перехватывая инициативу.

Мамуля, мы же просто хотим помочь. Вы на прошлой неделе утюг включённым оставили. Чуть пожар не устроили.

Это была наглая, продуманная ложь. Я не гладила уже месяц. Но Серёжа смотрел на меня с такой искренней тревогой… и жалостью. Он хотел верить ей. Потому что альтернатива признать, что его идеальная жена лжёт была слишком страшной.

Мам, это правда?

Конечно нет! Сынок, она всё выдумывает! Она что-то подливает мне в чай!

Мой голос сорвался на крик. Именно этого она и добивалась.

Алёна права, тебе нужен покой, мягко, но твёрдо сказал Серёжа, вставая. Он подошёл и обнял меня за плечи. Мы всё решим за тебя. Просто доверься нам.

Это был удар под дых. Мой собственный сын мне не поверил.

На следующий день они привели «врача». Суетливый человечек с бегающими глазами и запахом нафталина, которого Алёна нашла по объявлению. Он задавал мне бессмысленные вопросы, путал имена и даты, а затем авторитетно заявил Серёже:

Прогрессирующая деменция. Срочно нужно оформлять опекунство, иначе она может натворить бед.

Он говорил обо мне, как о вещи.

Алёна смотрела на меня с едва скрываемым торжеством. Снова подсунула бумаги и ручку.

Ну вот, Светлана Петровна. Всё подтвердилось. Не будем тянуть, подписывайте.

Я смотрела на ручку в её руке. На её хищный, торжествующий взгляд. И на своего сына, стоявшего рядом. Его лицо было полно скорби за мать, которая, как он думал, угасает у него на глазах.

Внутри всё клокотало, но я лишь слабо кивнула. Спектакль должен продолжаться. До самого конца.

Точкой невозврата стали книги. В субботнее утро я вышла из комнаты и увидела в коридоре картонные коробки. В них, как дрова, были навалены книги из кабинета моего покойного мужа.

Алёна, напевая, заклеивала очередную коробку скотчем.

Что это? мой голос был тихим, почти шёпотом.

А, мамуля, доброе утро! она даже не обернулась. Ваши пылесборники разбираю. На макулатуру сдадим, зачем хлам копить? Дышать сразу легче станет.