Дорогой дневник,
Сегодня мне исполнилось восемнадцать, и мама, словно отрезав ветку, выгнала меня из дома в наш маленький подъезд на улице Тверской, в Москве. Годы прошли, но судьба привела меня обратно к этому зданию, и в печи я нашла тайник, где хранилась её холодная тайна.
С детства я ощущала себя чужой в собственном доме. Мария, моя мать, явно предпочитала старших сестёр Вику и Юлю, даря им больше тепла и заботы. Это ощущение несправедливости гложет меня, но я держала обиду внутри, постоянно стараясь угодить маме, надеясь хотя бы немного приблизиться к её любви.
«Не мечтай даже о совместном проживании! Квартира пойдёт сестрам. Ты же с самого детства как волчонок», бросила она, выгнав меня в тот же день, когда я отметила своё совершеннолетие.
Я пыталась возразить, объяснить, как несправедливо всё это. Вика старше меня лишь на три года, а Юля на пять; обе уже закончили университет, обучение за которое оплачивала мама, и им не пришлось спешить к самостоятельности. А я всегда была «не той». Несмотря на все усилия быть «хорошей», в семье меня любили лишь поверхностно, если это вообще можно назвать любовью. Единственный, кто относился ко мне подоброму, был дед Иван Петрович. Он принял меня после того, как его жена, беременная, осталась одна, когда муж исчез.
«Может, маме просто тревожит сестра? Говорят, я ей сильно похожа», пыталась я найти объяснение её холодности. Я несколько раз пыталась откровенно поговорить с ней, но каждый раз всё заканчивалось скандалом.
Дед был моей опорой. Лучшие воспоминания связаны с деревней у Твери, где мы проводили лето: я помогала в огороде, доила коров, пекла пироги всё, чтобы не возвращаться в дом, где каждый день встречала презрение и упрёки.
«Дедушка, почему меня никто не любит? Что со мной не так?» часто вопрошала я, сдерживая слёзы.
«Я тебя очень люблю», отвечал он, не упоминая ни маму, ни сестёр.
Я хотела верить, что он прав, что я любимая, но в десять лет дед умер, и с тех пор в семье стало ещё хуже. Сёстры надсмеиваются, а мама всегда на их стороне. С того дня я ничего нового не получала лишь старую одежду от Вики и Юли. Они дразнили меня:
«О, какой модный топ! Протри пол, Аня, или чтонибудь ещё!», говорили они, а если мама покупала сладости, сестры съедали всё, оставляя мне лишь обёртки: «Вот, собери обёртки, глупышка!».
Мама слышала всё, но никогда их не отчитывала. Так я выросла «волчонком» лишней, постоянно прося любви у тех, кто относился к мне как к предмету насмешек. Чем больше я старалась быть хорошей, тем сильнее они меня отвергали.
Когда меня выгнали в восемнадцать, я нашла работу санитаркой в больнице. Труд стал моим привычным спутником, и, хотя зарплата была скромной несколько тысяч рублей в месяц, я наконец начала зарабатывать. Здесь меня не ненавидели; если к доброму отношению нет злобы, значит, прогресс.
Работодатель предложил мне стипендию для обучения на хирурга, ведь в нашем небольшом городе, где я живу, такие специалисты нужны как воздух. Я показала талант, помогая медсёстрам, и к двадцати семи годам у меня не осталось близких родственников, работа стала всей моей жизнью. Я жила в общежитии, как и прежде, а визиты к маме и сестрам были редкими каждый раз они курили, сплетничали, а я стояла на веранде и плакала.
Однажды подошёл к мне санитар Гриша:
«Почему ты плачешь, красавица?»
«Какая красавица Не смей меня дразнить», ответила я тихо.
Я считала себя незаметной, серой мышкой, не замечая, как к тридцати годам стала маленькой блондинкой с большими голубыми глазами и аккуратным носом. Гриша, работавший со мной почти два года, впервые заговорил со мной почеловечески.
«Ты действительно красива! Цени себя, не опускай голову. Ты обещающий хирург, жизнь у тебя складывается», подбодрил он.
Он предложил обратиться к Дмитрию Алексеевичу, пациенту, которого я недавно спасла. «Он хорошо относится к людям, у него много связей», сказал он.
«Спасибо, Гриша, попробую», ответила я.
Он пошутил: «Если не получится, женимся. У меня квартира, не обидит». Я покраснела, поняв, что он серьёзно. Он видел во мне не бедную сироту, а женщину, заслуживающую любви.
«Ладно, подумаю об этом», улыбнулась я, впервые ощущая себя красивой и желанной.
В тот же вечер я позвонила Дмитрию Алексеевичу:
«Это Аня, хирург. Вы дали мне номер, сказали, что могу позвать, если возникнут проблемы»
«Аня! Как здорово, что ты позвонила! Приходи, будем пить чай и обсудим всё. Мы, старики, любим поболтать», ответил он тёпло.
На следующий день, будучи в выходной, я сразу же отправилась к нему. Я откровенно рассказала о своей жизни и спросила, не знает ли он когонибудь, кто нуждается в живом помощнике.
«Понимаешь, Дмитрий Алексеевич, я привыкла к тяжёлому труду, но теперь мне уже невыносимо», попросила я.
«Не переживай, Анечка! Я могу устроить тебя в частную клинику, а ты будешь жить со мной. Без тебя я бы сейчас не был», сказал он.
«А ваши родственники не возражают?» спросила я.
«Мои родственники появляются лишь тогда, когда меня нет. Их интересует только квартира», печально ответил он.
Так мы начали жить вместе. Прошло два года, и между мной и Гришей завязался роман, который часто завершался чашкой чая. Дмитрий Алексеевич не любил Гришу и постоянно говорил мне:
«Гриша хороший парень, но слабый и слишком податливый. Не надейся на него».
«О, Дмитрий Алексеевич Слишком поздно. Мы уже решили жениться. Кстати, он шутя сделал мне предложение два года назад, и теперь я беременна», радостно воскликнула я, почти светясь от счастья.
Он сказал: «Анечка, я плохо себя чувствую. Завтра пойдём к нотариусу, я зарегистрирую в твоё имя дом в деревне. Ты всегда любила деревенскую жизнь, может быть, это будет твоей дачей или ты сможешь её продать».
Он замешкался, не закончил фразу и нахмурился. Я пыталась возразить, но он был непреклонен. Оказалось, что дом находится в той самой деревушке, где жил мой дед. Его дом давно снесли, а на месте построили чужие дома, но теперь у меня был собственный уголок, где я могла укрыться.
«Не рассказывай Грише, что дом оформ
