В этом краю тишины
Марина сошла с лодки, пропахшей дегтем и речной сыростью, и сразу поняла — назад дороги нет. Воздух здесь был иной: густой, пропитанный ароматами хвои, мха, рыбы и чего-то неуловимого — будто сама суть жизни, без прикрас.
— Добро пожаловать, — сказал проводник, мужичок в рваном свитере. — Это база «Лесная гавань». Ставь палатку где угодно. Туалет — за тем холмом. Хочешь трудиться — завтра в семь у воды. Убираем мусор после туристов.
Марина кивнула. Слово «работа» её не пугало. Страшило другое — тишина. Впервые за долгие месяцы никто не допытывался: «Как ты?», «Отошла уже?», «Когда вернёшься в университет?». Никто не смотрел с той жалостью, от которой сжималось горло.
Она поставила палатку у самой воды, села на скрипучее бревно, скинула сапоги и опустила ноги в ледяную стужу реки. И впервые за долгое время — не заплакала.
Прошло две недели. Марина таскала вёдра, копала ямы под столбы, отдраивала котлы. Руки покрылись мозолями, спина гудела от усталости, но в голове — пустота и покой. Люди здесь собрались разные: студенты, биологи, бывшие программисты, музыканты. Все — чудаки. Все — с потерянным взглядом.
— Кем была раньше? — спросила однажды Зоя, рыжеволосая девушка с голосом, похожим на звук баяна.
— Преподавателем. История искусств. Воронежский университет.
— А что случилось?
— Сын погиб. Утонул. Год назад. Я… не смогла больше. Слов не осталось.
Зоя не ахнула, не запричитала. Просто кивнула:
— Понимаю. У меня отец. Рак. Умер зимой. Я сбежала сюда. Иначе бы сломалась.
— А здесь не ломаются?
— Здесь можно. Но здесь — не больно.
Марина впервые улыбнулась.
Она начала рисовать. На обёрточной бумаге, на обрывках картона. Река, чайки, лица у костра. Иногда — сына. Теперь он был в рваной куртке и с удочкой. И улыбался.
Как-то раз кто-то развесил её рисунки на верёвке у столовой. К вечеру все принесли своё: стихи, фотографии, поделки из веток.
— Объявляю день души! — крикнул Сергей, высокий, лохматый, вечно с топором за поясом. — Кто кем был, кто стал — покажите!
— А ты? — спросила Марина.
— Был бухгалтером. Теперь — дровосек. И знаешь что? Лучше.
Они засмеялись. И больше не прятали шрамы.
На третий месяц пришла беда. Не из тайги — из города. На моторке приплыли мать и сестра Марины. Яркие куртки, накрашенные губы, лица, будто вырезанные из льда.
— Марина! Ты совсем рехнулась?! — мать стояла у палатки, сжимая сумку. — Ты где?! Здесь же одни маргиналы! На тебя смотреть страшно!
Сестра — Лида — озира— Я дома, — тихо ответила Марина, глядя на отражение реки в глазах сестры, где уже дрожали первые слёзы понимания.
