Меня зовут Игорь Сергеевич. Я живу в спокойном районе с липовыми аллеями за чертой Санкт-Петербурга. Здесь люди улыбаются, но держатся на расстоянии, знают лица, но не имена, и никто не задаёт лишних вопросов.
Это относилось и к моей соседке, Наталье Петровне.
Она проживала напротив, в двухэтажном доме с потрескавшейся зелёной краской и прогибом на крыльце. Иногда я видел её, мчащейся по двору метлой, подкармливающей голубей или срезающей пушистые розы у забора. Она всегда носила платок, всегда улыбалась, как будто была бывшей учительницей, не забывшей приветствие.
Но что-то не сходилось.
Стало ясно с машины. Серебристая Лада-1500, как будто выброшенная из девяностых, стояла на обочине у её дома. Я думал, она сломалась. Но вскоре заметил странное: мигающий фонарь в салоне в полночь. Тень человека за рулём. Однажды утром увидел запотевшие окна — как будто кто-то дышал внутри всю ночь.
Потом, в холодную осеннюю полночь, всё изменилось.
Вернувшись с работы, я увидел Наталью Петровну в машине. Обернутую шерстяным пледом, с растрёпанными седыми волосами, читающей при свете фонарика.
Моё сердце сжалось.
Я замер, держа в одной руке пакет с овощами, в другой — ключи.
Что она здесь делала?
У неё был дом — крыльцо позади него ещё светилось. Почему она свернулась на заднем сиденье, как бездомная?
Той ночью я не спал. Каждый час проверял окно. Свет погас. Плед остался неподвижным.
Меня тошнило.
На следующий день я нес сковородку с морковным пюре и булки домашнего калача. С трудом нажал на кнопку звонка у её окна.
Она проснулась, медленно закатила стекло, как будто ничего не изменилось.
«Игорь», — сказала она, улыбаясь. — «Чем обязан?»
«Ужели… переборщил с ухом?» — соврал я. — «Подумал, поделюсь».
Она поблагодарила.
«Могу сесть?» — спросил я.
Пауза. Потом — щёлчок замка.
Мы молчали, пока она молча ела ух. Потом сложила руки, посмотрела вдаль.
«Наверное, вопросы есть», — прошептала она.
«Но… почему вы здесь?»
Глубокий вздох. Её глаза заплыли слезами.
«Муж Рома четыре года назад ушёл… онкология. После этого дом стал слишком пустым. Каждая комната — эхо его отсутствия».
«Но… это не всё?» — спросил я.
«Трубы лопнули. Отопление перестало работать. Крыша подтекала. Я пыталась всё починить… пенсия не покрывает лекарства. Подавала заявления… но бумаги — как лабиринт. Дом стал непригоден… а мотель — за гранью бюджета».
«Почему никто не знает?»
«Придётся старости вины подозревать», — горько усмехнулась она. — «Я не хочу быть обузой».
Моё горло сжалось.
«Наталья Петровна, вы не должны так жить. Пусть я помогу».
«Не твоя обязанность», — покачала она головой.
«Но я не могу всё это игнорировать».
Той ночью я звонил всем, кого знал. Андрею — подрядчику из строительной компании. В городскую службу по делам ветеранов. В местную церковь, которую годами обходил стороной. Действовал неосознанно, как будто инстинкт заставил.
На следующий день снова стоял у её машины.
«Дом чинить будем», — сказал.
Она ошарашенно посмотрела.
«Что?»
«Андрей проверит крышу и трубы. С сегодняшнего дня». — Я помолчал. — «Возьмёшься на время в общежитие. Без машины. Утеплённое. Безопасное».
Её губы дрожали. «Ты это… всё для меня?»
Я кивнул. «И да, приедут волонтёры из церкви. Одной стене приберут… и сокровище у тебя на балконе найдут».
Слёзы хлынули. «Спасибо… не знаю, что сказать».
«Скажи «да»».
И она согласилась.
Недели промелькнули. Андрей с бригадой заменил коммуникации, отремонтировал покрытие. Молодые люди приносили консервы, вычищали полы, даже перекрасили стены. Ирина — бывшая медсестра из прихода — начала навещать, принося борщ и книги.
Я часто бывал в её временном жилье. Она варила чай, расспрашивала обо мне, как старая подруга. Постепенно рассказала больше: о том, как учила играть на балалайке, как не стало детей, но остались карточки от учеников.
Однажды вечером, когда мы сидели на балконе в сияющем сиянии петербургской осени, она сказала: «Игорь… ты мою жизнь раскрыл заново».
Слова ударили как гром.
Раньше я жил между работой и четырьмя стенами. Мотивации на связь почти не было… но теперь вновь почувствовал себя частью чего-то живого.
Месяц спустя дом готов был принять её. Мы с утра решили «приветствие» от всех соседей устроить. Несли веники, мёд, квас. Кто-то принёс подсолнухи. Ирина — сдобные булочки. Когда Наталья Петровна переступила порог, остановилась на ступени и посмотрела на свой дом: запах лаванды, свежие обои, плед из крести. На камине — старое фото с Ромой, теперь окружённое светом, а не тьмой.
Слёзы хлынули. Мы все плакали.
И она сделала непредсказуемое.
Села за старинный рояль, в углу, заросший пылью. Пропела медленную мелодию, которую Рома когда-то играл на свадьбе. Колени дрожали, но пальцы вспоминали каждый звук. Когда закончилось, мы аплодировали.
«Эту мелодию я на свадьбе играла», — шепнула она.
Тот вечер стал переломным. Я помог ей переезд повершить. Выходя, её рука сжала мою.
«Ты не просто дом возвратил, Игорь… ты в эпоху излечения вернул».
С тех пор год прошёл. Наталья Петровна больше не спит в машине. Лада-1500 стоит сейчас в гараже… как принадлежность, а не убежище.
Она раз в неделю учит детей в детской школе искусств, Ирина приносит баклажаны, Андрей купил её любимый чай. А я — каждый пятник у неё на кухне. Делим борщ, смотрим спортивные трансляции, а иногда слушаем мелодии, которые звучат, как воспоминания о былом.
Думал, быть хорошим соседом — значит убрать снег и махать рукой.
Теперь понимаю: быть хорошим значит видеть, забывать не хочешь, слушать, когда это непросто.
Иногда за тонированной шторой или за окном машины прячется тот, кому нужен голос.
А если повезёт — ты как раз та душа.
