Дождь стучал по стеклянной крыше особняка Сергея Иванова под Москвой. Я стоял у камина, глотал черный кофе, наблюдая за пламенем. Тишина — мой вечный спутник, даже в этом огромном доме. Успех принес деньги, но не покой.
Громкий стук в дверь. Нахмурился. Не ждал никого. Персонал отдыхал, гости редки. Поставил чашку, открыл. Женщина, промокшая до нитки, держала девочку лет двух. Одежда потрепана, глаза пустые от усталости. Девочка молча цеплялась за мамин свитер.
«Простите за беспокойство,» — дрогнул ее голос. — «Не ела два дня. Уборку сделаю — только покормите нас».
Сердце сжалось. Не от жалости — от шока. «Полина?» — выдохнул я.
Она подняла взгляд. Губы разомкнулись от неверия. «Сережа?»
Время рухнуло. Семь лет назад она растворилась. Без слов, без прощанья. Просто вычеркнула себя. Я отступил, оглушенный. Последний раз вижу Полю в красном летнем платье, босую в саду, смеющуюся, словно боли не существует. А теперь — в лохмотьях. Грудь сдавило. «Где ты была?»
«Я не за встречами,» — голос сорвался. — «Просто еды нужно. Уйду сразу».
Взглянул на девочку. Русые кудри. Голубые глаза. Мамины глаза. Голос предательски дрогнул. «Она… моя?»
Полина промолчала. Отвела взгляд. Я отошел. «Заходи».
В доме обняло тепло. Полина неловко стояла на мраморном полу, вода стекала с них, пока я знаком велел повару подать еду. «Персонал все еще есть?» — тихо спросила она.
«Конечно. У меня есть все,» — ответил я, не скрывая лезвия в голосе. — «Кроме ответов».
Девочка взяла миску клубники со стола, робко на меня поглядела. «Спасибо,» — прошептала.
Я слабо улыбнулся. «Как зовут?»
«Люба,» — прошептала Полина.
Имя ударило в живот. Люба — имя, выбранное нами когда-то для дочери. Еще до того, как все рухнуло. Я медленно сел. «Начинай говорить. Почему ушла?»
Полина замешкалась. Села напротив, обняла Любу защищающим жестом. «Узнала о беременности на той неделе, когда твоя компания вышла на биржу. Ты работал по двадцать часов, спал урывками. Не хотела быть обузой».
«Это был мой выбор,» — резко отрезал я.
«Знаю,» — она вытерла глаза. — «А потом… рак нашли».
Сердце провалилось.
«Вторая стадия. Врачи не знали, выживу ли. Не хотела ставить тебя перед выбором — компания или умирающая подруга. Ушла. Родила одна. Через химию прошла одна. Выжила».
Слова застряли. Гнев и горечь бушевали внутри. «Ты не верила, что я помогу?» — выдавил наконец.
Глаза Полины наполнились слезами. «Я сама в себя верить перестала».
Люба потянула маму за рукав. «Мама, спать хочу».
Я опустился перед ней на колени. «Хочешь в теплой кроватке поспать?»
Девочка кивнула. Повернулся к Полине.
«Сегодня не уедешь. Гостевую приготовлю».
«Не могу я здесь оставаться,» — быстро сказала она.
«Можешь. И останешься,» — твердо заявил я. — «Ты не чужая. Ты мать моего ребенка».
Она остолбенела. «Значит, думаешь, она твоя?»
Я поднялся. «Доказательств не надо. Я вижу. Она моя».
Той ночью, когда Люба уснула наверху, я стоял на балконе, глядя на грозовое небо. Полина вышла, кутаясь в халат, который дала горничная.
«Не хотела жизнь сломать тебе,» — сказала она.
«Не сломала,» — ответил я. — «Себя из нее просто вычеркнула».
Повисло молчание.
«Я не за подачками,» — прошептала Полина. — «Отчаялась просто».
Я повернулся к ней.
«Ты одна была, кого я любил. Ушла, не дав за тебя сразиться».
Слезы текли по ее лицу.
«Я все еще люблю тебя. Даже если ненавидишь».
Я не ответил. Взгляд упал на окно, где спала Люба, спокойная и теплая. Наконец сказал:
«Останься. Хотя бы пока не поймем, что дальше».
Утром солнце пробилось сквозь серые тучи, залив золотистым светом подмосковную усадьбу. Впервые за долгие годы — не чувствовал пустоты. Я сам стоял у плиты — картина неслыханная — жарил яичницу. Запах сливочного масла и гренков наполнил кухню. Услышал легкие шаги.
Полина стояла в дверях, держа Любу за руку. Девочка была в чистой пижаме, кудри аккуратно причесаны.
«Теперь и готовишь?» — легкая улыбка тронула губы Полины.
«Пробую,» — протянул я тарелку Любе. — «Для нее».
Люба забралась на стул и ела, словно не пробовала настоящей еды целые недели.
«Она тебя полюбила,» — тихо сказала Полина, сев на край стола.
Я посмотрел на нее.
«Любить просто, когда кор
Он снова обрёл её, и вместе с Лилей, чей смех теперь звенел в каждом уголке дома, они обрели ту тихую гавань, которую потеряли когда-то – настоящее семейное счастье, как медленная, спокойная река, пришедшая на смену бурным годам одиночества.
