Сегодня вновь листаю дневник, и перо само тянется описать тот вечер. Когда Дмитрий Воронцов, самый богатый и замкнутый наследник Москвы, в десятый раз отказался от танца на изысканном благотворительном балу столицы, никто не ведал, что всё перевернется в миг. Просто Надежда, уборщица, вошла в зал с дочерью, одетой в скромный наряд официантки. Те десять минут вальса не просто потрясли триста влиятельнейших гостей России, но и приоткрыли фамильную тайну, что Дмитрий хранил двадцать лет. Истинная любовь, видно, иной раз прячется под самой скромной одеждой.
Было 15 марта. Позолоченные залы Хрустального дома Воронцовых, усадьбы под Москвой, заполнил цвет столичного общества на традиционном весеннем балу. Люстры бросали золотые блики на карельский мрамор, а камерный оркестр заполнял зал мелодиями вальса, звучавшими меж розовых мраморных колонн.
Дмитрий Воронцов, тридцати пяти лет, наследник финансовой империи «Капитал Воронцовых» стоимостью в сто двадцать миллиардов рублей, двигался меж гостей с ледяной элегантностью, сделавшей его известным в высоких финансах. Его смокинг от Чапина и платиновые запонки прадеда выделяли его даже среди магнатов, но стальные серые глаза и сдержанная улыбка держали всех на расстоянии. Вечер начался обычно: вереница наследниц, моделей, дочерей промышленников подходила к Дмитрию, жаждая приглашения на танец – пропуск в его сердце и наследство.
Тут была Ольга Соколова, дочь текстильного магната, в платье от Кузнецова ценой в новый автомобиль. Екатерина Орлова, топ-модель, сверкавшая бриллиантами на полмиллиона долларов. И княжна Анастасия Оболенская, чья ученая улыбка скрывала точный расчет выгод от брака с Воронцовым. Одну за другой Дми Дмитрий отказывал всем с одинаковой вежливой холодностью. Не спесь то была, а непреодолимая стена вокруг сердца, возведенная после трагедии юности.
Двадцать лет назад он потерял свою первую любовь, Веру, дочь экономки семьи, в несчастье, преследовавшем его по сей день. Вера, дитя Марфы, экономки, заменившей ему рано умершую мать, была единственной, любившей его душу, не кошелек. Они росли вместе в усадьбе. Он – юный барин, она – дочь прислуги, но связанные любовью истинной, попирающей условности. В ночь аварии Вера спешила в Хрустальный дом на свое восемнадцатилетие, и машина сразила её у самых ворот поместья. Дмитрий нашел ее, умирающую на его руках. Последние слова Веры были обещанием: «Однажды ты встретишь любовь, как моя. Но узнать ее сумеешь, только если она явится не в той одежде, что ждешь ты».
С той ночи Дмитрий не танцевал ни с кем. Посещал балы по долгу семейному и деловому, но сердце его лежало в могиле с Верой. Дамы искали престиж и богатство, но ни в одной не было той душевной чистоты, что отличала Веру. Когда оркестр заиграл вальс энный, и пары закружились на паркетном полу, Дмитрий укрылся на привычном месте у балюстрады террасы, с бокалом «Советского игристого» в руке, которого не пригубил.
Доносились шепотки гостей. Светские львицы обсуждали его вечное одиночество со смесью любопытства и досады. Желаннейший и недоступнейший муж России, зять мечты любой матери, но вечно далекий, как мраморный монумент. Неведомо было никому, что после светских тусовок Дмитрий каждый вечер ездил на Новодевичье кладбище с белыми орхидеями на могилу Веры. Ритуал искупления, напоминание себе: истинная любовь найдена и потеряна, остальное – лишь бледные копии.
Но та ночь уготовила нежданный сюрприз, всё менявший. Без четверти одиннадцать, когда бал достиг пика, и оркестр заиграл «На сопках Маньчжурии», в главном зале возникла скромная фигура. Это была Надежда Петрова, пятьдесят два года, старшая по обслуживарусадьбы, пятнадцать лет тихо хранящая чистоту дома. Надежде не полагалось быть на балу. Прислуга должна была быть невидима, управляя всем из кухонь и служебных коридоров
Завидев её нежданно при свете люстр, Дмитрий почувствовал, как всё внутри сжалось — стоявшая рядом с Надеждой Петровой девушка, её дочь Светлана в простом платье горничной, была живым отражением Веры, потерянной двадцать лет назад.
