Моя мать, Татьяна Михайловна, устала. Голос её дрожал, когда она призналась мне, старшей дочери, в том, что годами грызло её душу. Муж, мой отец, не участвовал в домашних делах — ни по магазинам не ходил, ни посуду за собой не убирал, хоть и любил плотно поесть. Раньше мама закрывала на это глаза: она не работала, посвятив себя дому и нам, детям. Но теперь, на склоне лет, ей отчаянно не хватало поддержки, которой она так и не дождалась. Её решение потрясло всю семью: в 60 лет она подала на развод, чтобы, наконец, жить для себя.

«Давно хотела уйти от твоего отца, Наташа, — сказала она, глядя в окно нашей квартиры в провинциальном городке под Нижним Новгородом. — Но не решалась. Вы с сестрой были маленькие, страшно было. Теперь вы взрослые, у меня пенсия есть… Да, это я подала на развод. Хочу пожить для себя». В её словах звучала боль, но сквозь неё пробивалась твёрдость. Она устала быть тенью в собственном доме, устала от холодности мужа, который видел в ней лишь бесплатную домработницу.

Отец, Сергей Николаевич, не удивился её решению, хотя и не ожидал, что она осмелится. Последние годы мамины упрёки звучали всё чаще, усталость — всё явственнее. Он всю жизнь проработал на фабрике в нашем городе. Зарплата была небольшой, но на жизнь хватало. Мама, я и младшая сестра никогда не голодали, всегда были одеты-обуты. Отец приобрёл старенькую «Ладу» да ветхий домик в деревне — всё, что мог. Но дома пальцем о палец не ударял. «Не привык я, — сознался он сестре, Оле, когда та попыталась за него заступиться. — На работе сил не оставалось. У нас в семье всегда бабы хозяйством занимались».

Он горько хмыкнул, добавив: «Стыдно сказать, Оля, но я даже не знаю, где у нас ложки лежат. Твоя мать всё на блюдечке подавала: и еду, и чистую рубаху, и в магазин сама бегала». Мама действительно взвалила на себя всё. Угадывала его желания, редко говорила о своих. «В первые годы интересовался, старался, — вспоминал отец. — А потом… отвык. Она ведь не жаловалась».

Оля, всегда бывшая папиной любимицей, понимала его. Мы с ней росли, не зная забот — мама готовила, убирала, стирала, создавая комфорт для всех. Но я видела ситуацию иначе. «Папа — человек тяжёлый, — говорила я Оле. — Вечно недоволен, хмурый, требует немало. Будь я на месте мамы, давно бы сбежала». Оля защищала отца: «А когда папа деньги приносил, мать не жаловалась! Он всегда был упрямым и молчаливым. Она ему и борщ варила, и носки штопала, и дом тянула. А теперь, когда он на пенсии и доходов нет, она вдруг „устала“».

Споры наши становились всё жарче. Я видела мамину тоску, её многолетнюю жертву. Оля же считала, что мать сгущает краски, что отец не заслужил такого удара. Мы метались между ними, пытаясь примирить, но каждый разговор заходил в тупик. Мама больше не хотела жить с человеком, который целыми днями смотрел телевизор, ворчал и выходил из дома разве что на дачу летом. Отец же чувствовал себя преданным: всю жизнь вкалывал, а теперь его, как надоевшую вещь, выставляют за дверь.

Для мамы развод стал глотком свободы, а для нас — испытанием. Мы с Олей ищем способы сохранить семью, но я вижу, как мама оживает, строя планы. Мечтает о путешествиях, книгах, встречах с подругами — обо всём, чего была лишена годами. Отец же засел в обиде, не понимая, как всё исправить. Их развод — не просто конец брака, а крах привычного мира. И я боюсь, что мы с сестрой так и не найдём общий язык, разрываясь между любовью к обоим.