23 мая 2024
Когда оглядываюсь назад, в груди ноет, будто старый шрам напоминает о себе. Мы с Андреем стали бабушкой и дедушкой, когда сами были ещё молоды. Наша Настя родила Алёнку в семнадцать, и весь наш посёлок под Воронежом судачил о «позоре Соколовых». Казалось бы — крепкая семья, я — главбух на птицефабрике, муж — механик на элеваторе, дом — полная чаша. А получилось — вырастили дочь в тепличных условиях, вот она ветра в лицо и не почувствовала.
Анютка в школе звёзд с неба не хватала, зато старательная была. Спортивные секции, конкурсы чтецов, даже в областной олимпиаде по математике приз брала. А потом — будто подменили. Всё чаще задерживалась, грубила, на расспросы отмахивалась. А там… Однажды утром заметила — живот округлился. Сперва надеялась, гормональный сбой. Пока не услышала в поликлинике: «Срок — пять месяцев». У меня тогда давление подскочило, еле откачали.
Андрей искал того мальчишку по всему району, но тот, как выяснилось, уже уехал в Питер «на заработки». Настя после родов сказала: «Не могу». И ушла. Сначала в общагу, потом замуж за какого-то менеджера, детей больше не завела. Алёнку даже на выходные не брала. Мы с дедом к тому моменту уже понимали — эта малышка теперь наша. Вторичное родительство, да ещё на пенсионном пороге.
Когда Алёнке исполнилось семь, продали родительский дом в деревне, перебрались в спальный район Воронежа. Я устроилась вахтёром в школу, Андрей — сторожем на склад. Тяжело было, но ради неё — ничего не жалко. Сами ели кашу на воде, а ей — новые сапоги к зиме, курсы английского, поездка в «Артек». Когда поступила в МГУ, заложили огород — оплатили ей семестр в Германии. Потом — стажировка в Париже, затем престижная работа в Москве.
Мы радовались её успехам, как своим. Верили — она оценит наши жертвы.
А потом… Сначала звонки стали реже. Потом — только сухие СМС: «Деньги пришли?», «Документы подпишите». Встретив нас случайно в городе, делала вид, что не узнаёт. Однажды в метро окликнули её — а она моргнула и отвернулась. Вечером пришла, объяснила без эмоций:
«Бабка, не позорь меня. Ты же в куртке из секонда, а у моих друзей родители — сплошь бизнес-класс. О чём мне с тобой перед ними говорить? О том, как картошку окучиваем?»
Стыдно. Ей стыдно за нас.
Мы с Андреем тогда до утра сидели на кухне. Он молча курил «Беломор», я вытирала слёзы краем фартука. Не из-за обидных слов плакала — из-за предательства. Ведь это мы ночами сидели у её кровати во время ангины. Это мы отказывали себе во всём, чтобы у неё был шанс выбиться в люди.
На свадьбу нас не позвали. «Камерное мероприятие», — сказала. Фотографии в Инстаграме смотрели — вся её новая «семья» в дорогих костюмах, шампанское рекой. Мы даже кольцо обручальное ей передали через знакомых — бабушкино, ещё царских времён. В ответ — ни слова.
На днях не выдержала, высказала всё. Алёнка лишь брезгливо сморщилась:
«Вы — вчерашний день. У меня теперь другая жизнь.»
Андрей, обычно сдержанный, тогда произнёс:
«Лети, ласточка. Только помни — даже у реактивных самолётов бывают аварийные посадки. И тогда ищут тех, кого сами когда-то считали ‘недостаточно хорошими’.»
Теперь мы — просто два старика из деревни. С поношенной одеждой, с больными спинами, но с сердцами, где по-прежнему живёт любовь к ней. Даже если она давно нас похоронила заживо.
И когда ночью ставлю свечку перед иконой, молюсь лишь об одном — чтобы судьба не заставила её однажды понять, что предательство всегда возвращается бумерангом. Но к тому моменту нас, возможно, уже не будет рядом…
