В небольшом городке под Нижним Новгородом, где старинные деревянные дома помнят немало семейных драм, моя жизнь превратилась в бесконечное противостояние с капризами свекрови и изнеженностью мужа. Я, Алевтина, вышла замуж по любви, но оказалась заложницей чужих прихотей и устоявшихся порядков. Свекровь, Тамара Семёновна, растила сына как барчонка, а я стала прислугой в их доме, и эта горечь разъедает мою душу.
Тамаре Семёновне всего 55, но её избалованности позавидует любой ребёнок. Её покойный супруг был крупным начальником на заводе, и она привыкла жить в достатке. После университета она вышла за него замуж и ни разу не устроилась на работу — жила как барыня, не зная забот. Их сын, мой муж Артём, стал смыслом её жизни. Она потакала ему с пелёнок: покупала любые игрушки, выполняла малейшие капризы, даже шнурки завязывала до школы. Я узнала об этом слишком поздно, когда уже стала частью их семьи.
Когда мы с Артёмом расписались, я была на седьмом небе. Казалось, он — внимательный, добрый, с хорошей должностью в конструкторском бюро. Мы переехали в родительский дом — просторный двухэтажный особняк, доставшийся Тамаре Семёновне от мужа. Я думала, это ненадолго, пока не скопим на свою квартиру. Но действительность оказалась адом. Свекровь, привыкшая повелевать, сразу дала понять: в её владениях я — последняя спица в колеснице.
С первого дня она обращалась со мной, как с домработницей. «Алевтина, убери за Артёмом тарелки, он утомился», — говорила она, пока мой муж разваливался перед телевизором. «Алевтина, свари ему суп, он любит солянку». Я пыталась сопротивляться: «Тамара Семёновна, я тоже работаю, преподаю в школе, устаю не меньше». Но она лишь бросала: «Ты теперь его жена, это твоя доля». Её слова ранили, как лезвие, но больнее было молчание Артёма, соглашавшегося с ней.
Артём, выросший в атмосфере обожания, оказался беспомощным, как младенец. Он не мог даже хлеб нарезать — ждал, что я или мать всё сделают. Если я просила помочь с уборкой, он удивлялся: «Зачем? Мама всегда справлялась». Тамара Семёновна подливала масла в огонь, ворча, что я «неумеха» и «плохо забочусь о её сыне». Я чувствовала себя лишней в этом доме, где мои труды никто не замечал.
Всё стало хуже, когда я забеременела. Я надеялась, что это смягчит свекровь, но она лишь усилила гнёт. «Беременность — не инвалидность, — заявляла она. — Я и с животом всё сама делала». Она требовала, чтобы я продолжала готовить, убирать и обслуживать Артёма, пока сама пила чай с соседками. Артём вместо поддержки твердил: «Мама лучше знает, Лёля, не спорь». Я рыдала ночами, чувствуя, как моя любовь к нему тает под гнётом его зависимости от матери.
Однажды я сломалась. После очередного обеда, когда Тамара Семёновна раскритиковала мой суп, а Артём промолчал, я собрала вещи и ушла к подруге. «Я не рабыня! — закричала я. — Если ты не мужик в своём доме, я ухожу!» Свекровь лишь усмехнулась: «Найдём другую, покладистее». Но слова Артёма добили меня: «Лёля, вернись, без тебя маме тяжело». Он переживал не за меня, а за неё.
Подруга, видя мои слёзы, сказала прямо: «Если он не выберет тебя — конец». Я вернулась, но поставила условие: либо съезжаем и живём отдельно, либо развод. Артём пообещал подумать, но я видела — он боится ослушаться мать. Тамара Семёновна, узнав о моём ультиматуме, устроила истерику: «Ты хочешь оставить моего сына без наследства?» Её эгоизм и власть над Артёмом душили меня.
Теперь я на перепутье. Беременность всё усложняет — я не хочу растить ребёнка в доме, где меня не считают за человека. Я люблю Артёма, но его неумениеЯ взяла его за руку, посмотрела в глаза и тихо сказала: «Либо ты становишься мужем и отцом сегодня, либо завтра я ухожу навсегда».