Часы в прихожей пробили три раза, но их звук растворился в густом, как сметана, тумане, окутавшем дом со всех сторон. Он висел в саду, цеплялся за ветви черёмухи, стекал по жестяной крыше, просачивался в щели старых рам, делая мир за окном размытым и нереальным. Ветер будто обходил это место стороной, словно чувствовал здесь лучше не задерживаться. Лишь изредка сухие щелчки ставней нарушали тяжёлую тишину, напоминая, что дом ещё дышит.
Анна сидела у печки, сжимая в ладонях чашку с остывшим чаем, пальцы её слегка дрожали то ли от холода, то ли от ожидания. Она не отрывала взгляда от двери, будто могла силой мысли ускорить его приход. Она знала сегодня он появится.
Не потому что кто-то предупредил. Не потому что приходили письма или звонили. Она просто знала так же, как знаешь, что ночью ударит мороз, если закат слишком ярок, а воздух стал хрустально-прозрачным.
Дом был старый, и в нём всегда что-то скрипело половицы, лестница, двери. Но сегодня звуки были иные: приглушённые, медленные, будто кто-то осторожно шагал по мокрой траве за стенами, замирая, чтобы прислушаться. Анна пыталась убедить себя, что это ветер, но каждый новый скрип приближал её к тому, чего она и ждала, и боялась.
Три года назад здесь было шумно. В доме смеялись, спорили, хлопали дверями, кто-то вечно ставил самовар, и его шипение заглушало радио, которое кто-то не выключал. По коридорам тянулся запах пирогов и махорки, во дворе стучал мяч, а на кухне кто-то ронял ложки. Потом все разъехались, кто-то ушёл, кто-то умер. И тишина заполнила каждую щель, впиталась в стены, в пол, в пожелтевшие фотографии в рамках. Осталась только она. И воспоминания, от которых некуда было деться, какими бы они ни были тяжёлыми или светлыми.
Анна закрыла глаза и снова услышала тот голос. Глухой, с хрипотцой, будто доносился издалека. Он сказал тогда: «Я вернусь. Но не жди меня днём». Она спросила почему? Он слегка наклонил голову, улыбнулся уголком губ и ответил: «Потому что днём меня здесь не будет».
Стук. Один, тихий, будто кто-то проверял, дома ли она. Потом второй чётче, настойчивее. И снова тишина, в которой лишь стучало собственное сердце. Анна встала, поставила чашку на полку, взглянула на потухшие угли в печи и медленно подошла к двери. Каждый шаг отдавался в груди. Ручка была холодной, как лёд, и чуть влажной будто к ней уже прикасались. Она нажала.
На пороге стоял мужчина. В длинном чёрном пальто, с каплями воды на плечах, будто он прошёл сквозь ливень или густой туман. Лица почти не было видно под широкими полями шляпы, но в тени выделялись губы бледные, с лёгкой синевой, без улыбки.
Ты пришёл, прошептала Анна, и голос её прозвучал тише, чем она хотела.
Он кивнул и переступил порог. Не снял шляпу, не вытер ноги, словно принёс с собой чужой холод. Его присутствие заполнило комнату, будто стены отступили, а воздух стал гуще.
Я знал, что ты будешь ждать, сказал он тихо, но каждое слово врезалось в тишину. Ты всегда ждёшь.
Анна промолчала. Взгляд её упал на его руки длинные, бледные, будто у того, кто слишком долго не видел солнца. Пальцы были неподвижны, но в их застывшем спокойствии было что-то тревожное, словно они помнили, как сжимали её плечи так крепко, что потом неделю не сходили синяки.
Зачем ты здесь? наконец спросила она, чувствуя, как дрогнул голос.
Ты сама знаешь.
Он сделал шаг вперёд, и доски под ним глухо заскрипели. Печь вдруг вспыхнула ярче, хотя она не подбрасывала дров. По стенам поползли тени, и Анне показалось, будто за их спинами кто-то ходит неслышно, почти неосязаемо.
Я думала, у меня будет ещё время, тихо сказала она, не отводя взгляда.
Его никогда не бывает достаточно, ответил он, и в этих словах не было ни упрёка, ни утешения только правда.
Они сидели у печи долго, и пламя, лениво колыхаясь, отражалось в его неподвижных глазах. Он рассказывал о местах, где нет солнца, но всегда слышен плеск воды, и этот звук, по его словам, успокаивает сильнее тишины. О людях, которых он забрал, и о тех, кто ушёл сам, будто чувствуя его приближение. Иногда он замолкал, и тогда в паузах Анна слышала, как потрескивают дрова, а за окнами туман катит свои бесшумные волны.
Его голос был мягким, без угрозы, и Анна ловила себя на мысли, что не боится. Наоборот в его словах было что-то завораживающее, от чего хотелось слушать до конца, как слушают сказку, зная, чем она завершится.
Ты готова? спросил он, чуть наклонившись.
Анна оглядела комнату. Чашка на полке, старое кресло с продавленным сиденьем, фотография в потускневшей рамке. Всё осталось, как три года назад, будто время здесь остановилось. Только она изменилась.
Да, ответила она, и голос прозвучал ровно.
Он поднялся, протянул руку. Она взяла её. Лёд. Но не обжигающий, а убаюкивающий, словно обещающий, что страх можно оставить здесь, у печки.
Когда утром соседи заметили, что из трубы не идёт дым, они решили, что Анна уехала. Дверь была заперта, ключ не нашли, а окна, как и накануне, плотно занавешены. Тишина внутри казалась особенно глухой. В печи догорали последние угольки, зола ещё хранила слабое тепло.
Только на столе стояли две чашки одна пустая, с отпечатком губ на краю, другая наполовину полная, и от неё всё ещё поднимался лёгкий, почти невидимый пар.
