«Одно из самых распространённых заблуждений делить людей на добрых, злых, глупых или умных. Человек как река: в нём всё меняется. Был дураком стал мудрецом, был злюкой стал святым, и наоборот. В этом наше величие. Потому и судить людей нельзя. Только осудил а он уже другой», писал в своё время Лев Толстой.
С классиком спорить сложно, да и незачем. Жизнь то и дело подтверждает его правоту, стоит лишь присмотреться повнимательнее, отделить зёрна от плевел и истина станет ясна, как день.
Но сегодня философствовать не хочется. На улице жара настоящая, июльская, будто воздух, ударившись о раскалённые стены, отпружинил от асфальта и застыл, покорно растекаясь под палящим солнцем.
А у Даши зима. Да не простая, а лютым морозом. Вот и получилось, что лето идёт мимо неё.
Школа позади. Пора думать об институте, как полагается выпускнице. Но Даша беременна. Какие уж тут вузы. А ещё этот Кирилл оказался подлецом. Когда она сказала ему про ребёнка, он только губу закусил, отвернулся к окну и буркнул:
Ну, я-то был первым А кто там следующий?
Даша даже не заплакала. Просто стояла и смотрела ему в спину. А спина была обычная спокойная, безмятежная. Дышит ровно, хоть сейчас в монахи. Она ещё хотела что-то сказать, потому что сама не знала, как быть дальше, но тут звонок в дверь мама с работы вернулась. Кирилл открыл, на ходу поздоровался и ушёл.
Мама сразу в комнату ворвалась:
Что случилось?
Даша растерялась и выпалила:
Да ничего Просто я беременна.
Мама замерла, смотря ей прямо в глаза. Потом вскрикнула Но что именно Даша не разобрала, потому что крик перекрыла звонкая пощёчина.
И вот тогда внутри началась зима. Будто снег хлопьями повалил и засыпал её с головой. Холодно. Пусто. Вокруг и внутри.
Мама ещё что-то кричала, но сквозь снежную бурю слов не разобрать. Даша села на край дивана и заплакала. Только слёзы не текли, а замерзали внутри, превращаясь в ледяные шарики, которые громко перекатывались в пустоте.
Мама выбежала из комнаты, хлопнула дверью и тишина. Осталась Даша одна посреди жаркого июльского вечера, со своими ледяными слезами.
Свернулась калачиком, уткнулась в подушку и наконец разревелась по-настоящему, по-девичьи шмыгая носом, всхлипывая. И так ей стало жалко! Не себя малыша, который ещё не родился, а уже никому не нужен. Ни отцу-предателю, ни бабушке, ни ей, глупой девчонке.
Уснула, хотя за окном ещё светло было. И даже что-то снилось. Проснулась от того, что кто-то сел рядом и гладит по голове.
Мама вернулась. Гладит и шепчет:
Доченька, прости меня. Дура я старая Радоваться надо моя девочка уже взрослая, скоро мамой станет. А я
Говорит и плачет, слёзы ладонями смахивает:
Знаешь, о чём думаю? Только бы не мальчишка! Мужики они все Ну, в общем, ни один не способен понять женщину по-настоящему. Ни твой отец, ни мой
Тут и Даша разревелась в голос, по-бабьи. Прижалась к маме, обняла её самого родного человека. И сидят они, обнявшись, каждая своё горе оплакивает. Но вместе тепло. Да и лето за окном!..
Вдруг звонок. Мама шмыгнула носом, втянула в себя все слёзы, придержала Дашу:
Лежи, я открою
Поправила причёску на ходу мало ли кто за дверью? Трагедия трагедией, а перед мужчиной неприлично неряхой выглядеть!
Открыла. На пороге двое. Кирилл, а впереди его отец. Тот сразу заговорил:
Здравствуйте, Анна Петровна. Простите за поздний визит. Но мой балбес тут кое-что рассказал Всё, кажется, без утайки.
Оборачивается к сыну:
Или не всё, будущий папаша?
Кирилл голову опустил. Отец продолжает:
Вот и пришли мы просить руки вашей дочери. Если, конечно, Даша простит его за глупые слова.
И отвешивает сыну подзатыльник:
Иди, сопляк, прощения проси! Не простит ты мне не сын!
Да, переменчив человек. Натворим глупостей а как исправить, не знаем. Хорошо, что рядом есть родители. Кирилл робко вошёл, остановился у порога, сжал кулаки и тихо, с надрывом сказал:
Даша я был кретин. Прости. Я боюсь, но хочу быть рядом. Честно.
Даша посмотрела на него и впервые за долгие дни почувствовала, как трещит лёд внутри.
Она не ответила. Пока не ответила.
Но перестала плакать.
А за окном, будто по команде, закат окрасил небо в тёплый багрянец и стало светло.
