Мамуля, вам плохо, подпишите здесь, говорила сноха, подливая мне что-то в чай, не зная, что я давно снимаю всё на скрытую камеру…

Вам нужно отдохнуть, Антонина Петровна, пропела Алевтина, ставя передо мной чашку с горячим отваром. Нервы ни к чёрту, сами ж жаловались.

Её голос как тёплый мёд, но в глубине глаз я давно научилась различать осколки льда.

Я сидела в старом вольтеровском кресле, обивка которого помнила ещё руки моего мужа. Наблюдала, как Алевтина достаёт из кармана халата маленький флакон без этикетки. Несколько капель падают в травяной чай с ромашкой.

Она делает это уже вторую неделю. Думает, я не замечаю. Считает меня дряхлой старухой, потерявшей рассудок.

А это что, милая? слабым, дрожащим голосом я указываю на стопку бумаг в её руках.

Алевтина одаривает меня той самой снисходительной улыбкой, предназначенной для слабоумных. Уверена, она репетировала её перед зеркалом.

Пустяки, матушка. Врач говорит, у вас память подводит, вы всё забываете. Чтобы мы с Игорем могли о вас заботиться, нужна доверенность. Подпишете вот здесь и никаких хлопот.

Она не знала, что объектив камеры, встроенной в глаз фарфоровой совы на каминной полке, фиксирует каждое её движение. Сова была последней прихотью моего покойного мужа, инженера, увлекавшегося шпионскими штучками.

«На всякий случай, Тоня», сказал он, устанавливая её. Тогда я лишь рассмеялась. А теперь эта сова стала моим единственным союзником.

Мой сын, мой Игорь, женат на этой женщине полгода. Полгода он смотрит на неё так, будто она божество, сошедшее с небес, чтобы спасти его потерянную душу после тяжёлого развода.

Он не видит, как меняется её лицо, когда она думает, что я сплю. Не слышит её змеиного шёпота в трубку: «Скоро. Эта старая ведьма уже на краю. Ещё немного и квартира будет нашей».

Я протягиваю руку, нарочно делая её слабой и дрожащей.

Пальцы «случайно» задевают чашку.

Горячая жидкость с резким аптечным запахом разливается по бумагам. Она расползается по строкам, размывая чернила на словах «полное и безоговорочное право распоряжаться движимым и недвижимым имуществом». На миг на лице Алевтины проступает её настоящее выражение хищное, злое. Маска спадает. Но лишь на секунду.

Ой, что же я наделала, лепечу я, испуганно глядя на испорченные документы. Руки совсем не слушаются…

Ничего страшного, матушка, сквозь зубы цедит она, и я вижу, как напрягаются скулы на её безупречном личике. У меня есть копии.

Вечером вернулся Игорь. Усталый. Алевтина встретила его на пороге, обвила руками шею, словно плющ, и начала шептать ему на ухо жалобы. Она была прекрасной актрисой.

Я слышала обрывки фраз из своей комнаты: «…совсем плохо… всё пролила… я так боюсь за неё, милый…»

Когда она скрылась в ванной, я вышла к сыну. Он сидел на кухне, потирая виски. На столе стояли его любимые котлеты, которые Алевтина готовила мастерски.

Она изучила его привычки, его слабости. Создала для него идеальный мир, в котором он чувствовал себя любимым и спокойным.

Игорь, нам нужно поговорить.

Он поднял на меня тяжёлый взгляд. Взгляд человека, не желающего разрушать свой уютный кокон.

Мам, я так устал. Давай завтра?

Нет, сейчас. Это касается Алевтины. И этих бумаг, которые она мне подсовывает.

В этот момент в дверях, будто из ниоткуда, появилась она. В шёлковом халате, с влажными волосами, пахнущими дорогими духами.

Игорек, не слушай маму, она опять за своё. Ей нельзя волноваться. Врач же предупреждал.

Я пыталась возразить, но она играла свою роль безупречно, перехватив инициативу.

Матушка, мы же хотим помочь. Вы на прошлой неделе утюг включённым оставили. Чуть пожар не начался.

Это была наглая, продуманная ложь. Я не гладила уже месяц. Но Игорь смотрел на меня с искренней тревогой… и жалостью. Он хотел верить ей. Потому что альтернатива признать, что его идеальная жена лжёт, была слишком страшной.

Мам, это правда?

Конечно, нет! Сынок, она всё выдумывает! Она что-то подливает мне в чай!

Мой голос сорвался на крик. Именно этого она и добивалась. Выставить меня истеричной, сломанной старухой.

Алевтина права, тебе нужен покой, мягко, но твёрдо сказал Игорь, вставая. Он подошёл и обнял меня за плечи. Мы всё решим за тебя. Просто доверься нам.

Это был удар под дых. Мой собственный сын мне не поверил. Он выбрал её иллюзию.

На следующий день они привели «врача». Суетливый человек с бегающими глазами и запахом нафталина, которого Алевтина нашла по объявлению. Он задавал мне бессмысленные вопросы, путал имена и даты, а затем авторитетно заявил Игорю:

Прогрессирующая деменция. Нужно срочно оформлять опекунство, иначе она может натворить бед.

Он говорил обо мне, словно о предмете мебели.

Алевтина смотрела на меня с едва скрываемым торжеством. Она снова подсунула мне бумаги и ручку.

Вот видите, Антонина Петровна. Всё подтвердилось. Давайте не тянуть, подписывайте.

Я смотрела на ручку в её руке. На её хищный, торжествующий взгляд. И на сына, стоявшего рядом. Его лицо было полно скорби о матери, которая, как он думал, угасала у него на глазах.

Внутри всё клокотало, но я лишь слабо кивнула. Спектакль должен продолжаться. До самого конца.

Точкой невозврата стали книги. В субботнее утро я вышла из комнаты и увидела в коридоре картонные коробки. В них, как дрова, были свалены книги из кабинета моего покойного мужа.

Алевтина, напевая, заклеивала очередную коробку скотчем.

Что это? мой голос был тихим, почти шёпотом.

А, матушка, доброе утро! она даже не обернулась. Ваши пылесборники разбираю. Отвезём на макулатуру, зачем хлам копить? Воздух станет чище.