Свекровь с невесткой выставили меня на улицу в рванутом халате. Год спустя я скупила всю их улицу и развесила на каждом доме одинаковый баннер.
Дверь закрывай с той стороны, голос свекрови, Тамары Петровны, прозвучал сухо, без тени сожаления. В нём звенел металл долгожданной победы.
Я стояла на крыльце в одном халате. Тонкий шёлк, последний подарок Димы, совсем не грел. Колючий ноябрьский ветер тут же впился в обнажённое тело, заставляя кожу покрываться гусиной кожей.
Куда я пойду? мой собственный голос прозвучал слабо и сдавленно, будто у чужого человека.
Из-за плеча Тамары Петровны, словно злой дух, выглядывала золовка, Светлана. Её губы искривились в кривую ухмылку, полную презрения.
Туда, откуда пришла, Волошина. В свою деревню, к маме с папой. Ты ведь так гордилась своим «простецким» происхождением. Вот и возвращайся к нему.
Они намеренно не называли меня по имени. Только по фамилии. Будто я была ошибкой в документах, кляксой, которую наконец можно стереть.
Но это же был и дом Димы мои вещи там всё, что от него осталось
Тамара Петровна сделала шаг вперёд, и её лицо, обычно ухоженное и холёное, превратилось в жёсткую, безжалостную маску.
Дом мой. И всегда был моим. Мой сын ошибся, когда привёл тебя сюда. Но Димы больше нет. Значит, и твоей ошибке здесь больше не место. Ты пустое место.
Она сказала это так просто, так буднично, словно объявляла прогноз погоды. Как будто все эти пять лет нашего с Димой брака были досадной случайностью.
Светлана добавила с нескрываемым удовольствием:
Все эти годы жила на всём готовом. Носила наши фамильные драгоценности. Думала, сказка будет вечной? Сказка кончилась, Золушка. Карета превратилась в тыкву.
Я смотрела на их лица и не видела в них ничего, кроме жадности и опьяняющего облегчения.
Словно смерть сына и брата была для них не горем, а лишь досадной формальностью на пути к тому, чтобы выбросить меня.
Они просто ждали. Ждали, когда я уйду. Сломанная, униженная, замёрзла.
Я не сдвинулась с места, пытаясь ухватиться за ускользающую реальность.
Хотя бы соберусь Дайте мне час.
Тебе тут не дадут и минуты, отрезала свекровь. Вещи? Мы их выбросим. Или сожжём в камине. Чужого нам не надо. Особенно от такой, как ты.
Тяжёлые дубовые двери грохнули прямо перед моим лицом. Щелчок замка прозвучал как выстрел.
Я осталась одна. Босиком на ледяной плитке крыльца, посреди элегантного посёлка.
Я окинула взглядом их улицу ровную, идеальную, с одинаковыми газонами и бездушными, дорогими фасадами. Улицу, где меня никогда не считали своей.
Они выставили меня, как собаку.
Но в тот момент, когда первый порыв ледяного ветра заставил меня содрогнуться до самых костей, во мне что-то переключилось. Унижение не сломило меня. Оно кристаллизовалось в холодную, ясную цель.
Я не знала как, не знала когда. Но знала одно наверное.
Я ещё вернусь на эту улицу.
И тогда они сами закроют за собой дверь. С другой стороны. Навсегда.
Первые шаги давались с трудом. Острые камешки на дороге впивались в босые ступни, оставляя кровавые царапины.
Каждый взгляд из тонированной машины, проезжающей мимо, ощущался как клеймо. Вот она, сумасшедшая в халате.
Я дошла до проходной посёлка. Охранник Пётр, который ещё вчера любезно открывал передо мной шлагбаум, отвел глаза.
Пётр, пожалуйста, вызовите мне такси. У меня нет телефона.
Он покачал головой, не поднимая взгляда.
Не велено. Тамара Петровна приказала, чтобы я вас немедленно выпроводил с территории.
Но я
Приказ есть приказ, Полина Дмитриевна. У меня семья, дети. Иначе останусь без работы.
Он отворил калитку и молча указал наружу. Я вышла за шлагбаум и оказалась на пустынной трассе.
Следующие полгода превратились в вязкий, беспросветный кошмар. Я уехала к родителям в деревню. Работала на почте, разбирая чужие письма и посылки, и каждый вечер ловила на себе сочувствующие взгляды односельчан.
Я пыталась бороться. Наняла последние деньги местного юриста. Он лишь развёл руками.
Дом оформлен на свекровь. Машина на золовку. Счета мужа пусты. Юридически вы не имеете права ни на что.
Однажды вечером раздался звонок с неизвестного номера.
Полина Дмитриевна Волошина?
Да, устало ответила я.
Меня зовут Игорь Борисович, я юрист из Москвы. Я занимаюсь наследственным делом вашей двоюродной бабушки, Агриппины Захаровны. Нам пришлось приложить усилия, чтобы найти вас через архивы.
Я едва её помнила. Суровая старушка, которую видела лишь раз в детстве. Она была «белой вороной» в нашей семье, уехала в город и всего добилась сама, порвав все связи.
Тогда она сказала мне одну фразу: «Никогда не позволяй никому решать, кто ты есть. Особенно родне».
Она оставила вам всё своё состояние.
Я скептически улыбнулась.
И что же это за состояние?
Акции нескольких промышленных компаний, недвижимость в Европе и банковские счета. Если коротко, Полина Дмитриевна, вы одна из самых богатых женщин страны.
Агриппина Захрановна тайно следила за вашей жизнью. В завещании есть приписка: «Я вижу в ней себя. Пусть у неё будет то, чего не было у меня защита».
Земля ушла из-под ног. Юрист продолжал говорить о формальностях, а я смотрела на свои руки, и в голове билась только одна мысль.
Игорь Борисович, перебила я его. Скажите, этих денег хватит, чтобы купить улицу?
На том конце провода на несколько секунд воцарилась растерянная пауза.
Улицу? В каком смысле?
В прямом. Полностью. Со всеми домами.
Через месяц я сидела в его московском офисе. Вместо старого халата на мне был идеально сшитый брючный костюм от Armani.
План такой, Игорь Борисович указал ручкой на карту посёлка. Начинаем с соседей. Предлагаем двойную рыночную стоимость. Без торга. Анонимно.
И я ждала. Первые соседи выехали уже через неделю. Вторые ещё через две.Их дом был последним, а когда опустевшая улица наконец стала моей, я поняла, что больше не чувствую ни злости, ни боли только тихую, светлую пустоту, как после долгого сна.
