«Посуду свою — сами и мойте!» — вырвалось у меня, и я впилась взглядом в свёкру, Марию Ивановну. В груди клокотала ярость, терпеть больше не было сил. Эта груда грязных тарелок в раковине стала последней каплей — символом её наплевательского отношения к моему труду. Я, Ольга Сергеевна, двадцатипятилетняя невестка, устала быть бесплатной уборщицей в доме, который должен быть нашим общим гнёздышком.

«Достала она меня!» — срывается у меня в разговоре с подругами, и голос дрожит от обиды. Свёкруха недавно вышла на пенсию и, видимо, решила, что теперь её дело — сидеть перед телевизором да уплетать сладости. В нашей квартире в Перми, где живём втроём — я, муж Игорь и она, — её присутствие стало невыносимым. Весь день она жуёт: то бутерброды с докторской, то вафли с чаем, то торт, который сама же и принесла. Ладно бы только ела, но после неё в раковине горой грязной посуды — и мыть её, разумеется, приходится мне.

С Игорем мы женаты шесть лет. Сразу после свадьбы переехали к Марии Ивановне в её трёшку. Договорились копить на свою квартиру, и уже собрали приличную сумму. Но цены растут быстрее, чем наши сбережения, а на ипотеку с минимальным взносом страшно подаваться. Работать больше не получается — у Игоря ненормированный график, а я только вышла из декрета. Вот и живём, надеясь на чудо.

Раньше Мария Ивановна хоть продукты в дом приносила. Теперь же, на пенсии, будто забыла, что мы тут есть. Живёт на свои деньги, не бедствует — покупает себе пирожные, сыр, колбасу. Её лишний вес давно бросается в глаза, но она лишь отмахивается: «Мне и так хорошо!» — заявляет, усаживаясь с новой порцией еды перед экраном. Ей всего шестьдесят, а ведёт себя так, будто ей все сто, и единственные её занятия — жевать и спать.

«Хоть бы килограммов десять скинула!» — ворчу я, глядя, как она тащит из магазина очередной торт. Но дело даже не в этом. Она не гуляет, не встречается с подругами — только в магазин и обратно. А дома? Ноль помощи. Вся домашняя работа свалилась на меня, и я тону в этом болоте.

Когда я только переехала, квартира была в ужасном состоянии. Я сутками отдраивала полы, отмывала шкафы, чистила плиту. Мария Ивановна даже удивилась: «Я свою квартиру такой чистой никогда не видела!» — сказала тогда. Я думала, она оценит мои старания, но нет. Домашние дела она и раньше не любила, а теперь и вовсе расслабилась. Надеялась, что хоть немного поможет, но она только ест да сериалы смотрит.

Хуже всего — посуда. Она копит её в своей комнате целый день, а вечером сваливает в раковину. И кто моет? Я! «Я перестала убирать в её комнате, — говорю Игорю. — Пусть сама следит. Но посуду-то всё равно я мою!» Это сводит меня с ума. Я не жалуюсь, что она злая — она в наши дела не лезет, денег не просит, советов не даёт. Но эта чёртова раковина с её тарелками превратилась в мою личную пытку.

Недавно я не выдержала. «Мария Ивановна, — сказала я, — я вам не прислуга! Сколько можно за вами убирать? С завтрашнего дня мойте сами!» Она посмотрела на меня, будто я её предала, но кивнула. Решила — теперь мою только за собой и Игорем. Ничего не изменилось. Она сполоснёт пару тарелок, чтобы наложить себе ещё еды, а остальное оставляет мне. Я стискиваю зубы, чтобы не накричать, но внутри всё кипит.

Игорь старается меня поддерживать, но и он устал от этой гнетущей атмосферы. Мария Ивановна живёт в своём мире, где её комфорт — главное. Я понимаю, что это её квартира, но разве это даёт ей право превращать меня в рабыню? Каждый вечер, глядя на заваленную раковину, я думаю: кто тут прав? Она, считающая себя полноправной хозяйкой, или я, мечтающая о простой справедливости? Мы с Игорем хотим свой дом, свою жизнь, но пока мы здесь, я чувствую себя в ловушке, где даже чистая тарелка становится полем битвы.