Давно это было, а сердце до сих пор ноет, как от старой раны. Сижу на кухне, прижимаю к груди вышитый рушник свадебный подарок матери и шепчу мужу: «Думаю, квартиру нашу монастырю завещаем». Да-да, не сыну, не внучатам, а обители святой. Иначе достанется этот кров, выстраданный нами, той, что вползла в нашу жизнь, как змея под порог тихо, да метко.

Зовут меня Гликерия Степановна, живу с супругом в самой сердцевине Тулы, в просторной трешке, что купили мы тридцать лет назад. Продали тогда корову, последние гроши из чулка достали, в кассе взаимопомощи заняли каждый угол здесь полит нашим потом да слезами. Растили мы Ванюшу, мечтали, приведёт однажды девушку скромную, богобоязненную, с душой. Такую, что не только в дом войдёт, но и в родню вживётся. Ан вышло иначе.

Пять зим назад Ваня впервые привёл к нам Аринку. С первого взгляда поняла: чужая. Не по платью, не по речам, а по нутру. Как колючка в лапоть всюду мешает. Громкоголосая, с ухмылкой барской. А глаза пустые. Ни тепла, ни стыда. Один холодный расчёт за розовыми щёчками.

Ваня же, словно бесноватый, на поводу у неё шёл. Скажет он и рад. Захотела под венец чуть ли не вприпрыжку побежал. Умоляла его: «Погоди, сынок, присмотрись» а он обиделся. «Люблю, говорит, и точка». А я смолчала. Боялась сына потерять.

После свадьбы снимали они угол. Мы не мешались, помогали, чем могли то деньгами подкинем, то соленьями. Да только с каждым приходом Аринка всё наглее становилась. То посуду мою покривит, то про тесноту заведёт. А Ваня? Сидит, уши развесил. Будто и впрямь верит, что женился на царевне.

А на Крещение случилось то, от чего до сих пор в груди камень. Накрыли мы стол студень, кулебяку, медовуху. Хотели душевно. Только за пирогами Аринка, будто невзначай, и брякни:
Чего вам в трёх комнатах маяться? Нам бы сюда и просторно, и вам в старости помощь.

Меня будто кипятком ошпарило. Смотрю на неё а вижу не сноху, а лисицу рыжую. И страшнее всего Ваня молчит. Ни полслова! Только губу закусил.

После их ухода сидели мы с Тихоном, мужем моим, до полуночи. Он, всегда как пень терпеливый, вдруг как хлопнет ладонью по столу:
Не бывать этому!

Вот тогда впервые и задумались о завещании. Решили: коли так пойдёт отпишем жильё Никольскому монастырю, где всю жизнь молились. Не от злости. А чтобы не досталось место, где душа наша живёт, той, у кого в груди не сердце, а кошелёк кожанный.

Всю жизнь мечтали передать сыну дом, где внуки бегать будут, где праздники справлять станут. Но не ценою такой.

Думаю порою: открыть ли Ване глаза? Да боюсь последнюю ниточку порву. А молчу так каждую ночь мерещится, как Аринка даты на календаре пересчитывает. Тяжко. Горько.

Молюсь лишь об одном прозрит он. Да с каждым днём надежда тает. Ходит за ней, как ослепший щенок. А она вертит им, как тряпичной куклой.

Может, кто из вас через такое прошёл? Подскажите, как быть? Ведь сердце кровью обливается, когда родная кровь тенью становится ради той, что ждёт не дождётся, когда мы глаза закроем. Не от горя чтобы дорогу к добру ей расчистить.

Ради бога, посоветуйте. Пока ещё не поздно. Пока живы