Вьюга
Порывы ветра то толкали в спину, помогая тащить тяжёлые сани, то били в лицо колючей снежной крупой. Казалось, нет конца этой заснеженной дороге, этому пронизывающему ветру, этому колючему снегу.
Изредка вдали угадывался тёмный контур леса — значит, где-то там деревня. Но едва она делала шаг, как новый порыв ветра бил в грудь, заставляя закрывать глаза, опускать голову и задерживать дыхание. А когда она снова открывала их — вокруг была только серая пелена снега. Лес исчезал, словно мираж.
Любке казалось, что она заблудилась, свернула не туда, хотя дорога едва угадывалась по сугробам по краям. Что ей никогда не дотащить эти сани с их непосильной ношей. Скоро будет темно, а дорогу совсем занесёт…
— Любка, иди сюда! — позвала мать с кухни.
— Иду, — отозвалась Любка, заложила страницу учебника тетрадкой и пошла.
— Открой банку с тушёнкой, — сказала мать, пододвигая к ней стеклянную банку с жестяной крышкой.
Она делала всё одной рукой — вторая была в гипсе и висела на перекинутом через шею бинте.
— Макароны с тушёнкой? Люблю, — Любка взяла консервный нож.
Крышка отскочила в сторону, и в нос ударил насыщенный запах мяса.
— Что бы я без тебя делала, — проговорила мать, забирая банку.
От этих слов в груди у Любки потеплело. В последнее время мать редко её хвалила, а уж о ласке и говорить не приходилось. Тем временем мать взяла ложку и попыталась подцепить мясо, но банка опасно накренилась — вот-вот упадёт со стола.
— Дай я, — сказала Любка. — На сковородку?
— Да. — Мать отступила, и Любка выложила ложку тушёнки на сковороду. Потом ещё.
— Хватит, — остановила её мать, отбирая ложку с кусочками жира.
Любка с сожалением посмотрела на ложку. Так хотелось её облизать, во рту уже набралась слюна… Она сглотнула.
— Иди, доделывай уроки. Я сама справлюсь, — сказала мать. — Отец скоро придёт, поужинаем. Что-то он задерживается. Погода разошлась — март на дворе, а метёт, как в январе.
Любка в последний раз взглянула на сковороду и направилась к своему уголку за шкафом, но тут раздался стук в дверь.
Мать замерла с ложкой в руке. Стук повторился.
— Чего стоишь? Опять напился, дверь открыть не может. Иди, открой, — мать тяжело вздохнула, бросив на Любку тревожный взгляд.
— Лучше бы не приходил вовсе, — пробурчала Любка, направляясь к двери.
— Что ты сказала?! Об отце-то?! — крикнула мать ей вдогонку.
— Мало одной руки? И вторую сломает, — огрызнулась Любка и выскочила за дверь, увидев, как мать замахнулась на неё ложкой.
Она отперла замок и приоткрыла дверь. Ветер тут же распахнул её настежь, вырвав ручку из рук. Соседка тётя Груня ахнула, но успела отпрыгнуть, иначе дверь прихлопнула бы её.
— Мать дома? — спросила соседка, придерживая платок на голове.
— Дома, — ответила Любка, обрадовавшись, что это не отец.
Тётя Груня протиснулась внутрь. Любка ещё некоторое время боролась с ветром, пытаясь захлопнуть дверь. Ветер бросил ей в лицо горсть снега и отступил.
Вернувшись в комнату, Любка встретила встревоженный взгляд матери.
— Люб, надо отца встретить. Тётя Груня говорит, её сын звонил, видел его пьяным на дороге…
— Давно видел, часа полтора назад, — перебила соседка. — Только сейчас позвонил. Думаю, может, в сугробе лежит, раз до сих пор не пришёл.
Любка и мать молча переглянулись.
— Может, кто-нибудь на машине подберёт? — неуверенно сказала Любка, хотя знала, что в такую погоду никто не поедет. Да и кому ехать? Летом ещё дачники бывают, а теперь ранняя весна, будний день — никого.
— Одевайся, пойдём искать, — засуетилась мать, бросаясь к вешалке.
— Куда тебе со сломанной рукой? Я сама, — сердито сказала Любка и натянула материнскую куртку.
— Сани возьми. Если что, вернёшься за мной, поможем довезти, — сказала тётя Груня. — Ладно, мне пора, суп на плите.
— Люб, я всё же с тобой, — тихо сказала мать.
Любка ненавидела этот её жалобный голос, этот покорный, испуганный взгляд.
— Сама справлюсь. Наверное, к дяде Феде завалился. Приведу, — резко бросила Любка, не глядя на мать.
Она натянула шапку, обмотала шарф, засунула ноги в валенки и застегнула куртку.
В сенях у стены стояли старые тяжёлые сани. Раньше на них с братом катались с горки, а теперь отец возил на них дрова и баллоны.
Любка вздрогнула, услышав за дверью вой ветра. Выходить не хотелось, тем более искать отца.
Она зашла к дяде Феде, но отца там не было. Тогда Любка взяла сани за верёвку и пошла в соседнее село, где отец работал, куда ходил автобус из города, где Любка училась в последнем классе.
Летом эта дорога казалась короткой, а сейчас два километра растянулись в бесконечность. Пройдя треть пути, Любка увидела отца. Он лежал на боку, поджав ноги. Снег вокруг был примят — видимо, пытался встать.
— Вставай! — Она толкнула его. — Замёрзнешь!
Он замычал, пахнув перегаром.
— Вставай, кому говорю! — Любка пнула его ногой.
Он перевернулся на спину, пытаясь подняться. Любка подставила колено, чтобы посадить его. Это удалось, но когда она попыталась перевалить его на сани, они съехали в сторону.
— Помоги хоть немного! Оставлю тебя здесь, будешь знать! — крикнула она в ухо.
Но впустую. Отец бормотал что-то бессвязное.
В конце концов он всё же очутился на санях. Любка схватила верёвку и потащила. Отец был тяжёлый,Любка тащила его через снежную мглу, скрипя зубами от холода и злости, понимая, что, несмотря на всё, она никогда не сможет оставить его погибать — потому что в глубине души всё ещё надеялась, что когда-нибудь он станет тем отцом, которого она так ждала.
