«Что с тобой случилось, Наташа? Ты был моим солнцем, а теперь я тебя не узнаю…»
В руках дрожала старая фотография, пожелтевшая от времени, где мы с Наташей смеёмся, обнявшись. Тогда казалось, что так будет всегда. На обороте — её почерк, выведенный с любовью: «Никто и ничто не разлучит нас. Твоя навеки, Наташа». Как же горько теперь перечитывать эти строки. Всё, во что я верила, рассыпалось в прах. Я потеряла её — не в этом мире, а в её же душе. И, кажется, навсегда.
Мы с Наташей знали друг друга с первых школьных дней. Были как сёстры, как две берёзки, выросшие из одного корня. Вмегда делили раны от первой любви, горькие слёзы, страхи перед экзаменами, ссоры с родителями. Никто не мог встать между нами. Пока не появился он — Сергей. Обыкновенный мужчина, невыразительный, молчаливый, с каменным лицом. Но Наташа словно ослепла.
— Он не такой, как все, — твердила она. — Надёжный, крепкий, не подведёт.
А я смотрела на него и не понимала: что она в нём нашла? Он казался мне сухим, бесчувственным, словно ледяной ветер. Но я молчала, не желая ранить. Просто была рядом, как всегда. Пока не увидела, как он шаг за шагом вытесняет её из собственной жизни.
Сначала он внушил её, что радость — грех. Что песни, танцы, шумные компании — путь к погибели. Как-то мы собрались в кафе, и Сергей скривился, будто укусил лимон, когда я предложила сходить в клуб.
— Нам не место в этих бесовских игрищах, — прошипел он.
Сперва я решила, что он просто набожен. Но потом поняла — всё куда страшнее.
Наташа стала отдаляться. Перестала выходить к друзьям, пропала из переписок, сменила весь гардероб — длинные юбки, тёмные платки, ни косметики, ни украшений. Улыбка с её лица исчезла. А когда я наконец смогла поговорить с ней, она заговорила чужими словами:
— Мы отвернулись от суеты. Мир полон соблазнов, и я больше не хочу в них участвовать. Сергей открыл мне глаза, он спас меня.
Спас? Он сломал её. Забрал её душу. Превратил в тень.
Я боялась за неё. Она теперь была чужой среди тех, кто называл себя «избранными». Сергей запретил ей видеться с родителями, с друзьями, даже в лавку однажды выходить не позволял. А Наташа — та самая Наташа, что мечтала увидеть Париж и Венецию — покорно принимала это. Будто так и надо.
Однажды я позвонила ей:
— Давай просто пройдёмся. Без разговоров. Как раньше.
Она замолчала, а потом прошептала, голос дрожал:
— Не могу. Это всё — соблазны. Через друзей идёт бес. Через тебя.
— Наташа, о чём ты? Мы просто купим хлеба!
— Оставь меня! — вдруг закричала она. — Ты такая же, как все! Ты хочешь вернуть меня во тьму! Ты мне не подруга. И больше не звони!
Раздались гудки. Она бросила трубку.
Я смотрела на телефон, не веря своим ушам. Слёзы текли сами, и я не могла их остановить. Моей Наташи больше не существовало. Будто её вырвали и на её место посадили куклу, слепую фанатичку, повторяющую чужие слова.
Я не смогла сдаться. Пришла к её дому. Долго стучала. Но она не открыла. Я стояла у двери, выброшенная, ненужная. Никогда ещё не чувствовала себя такой беспомощной.
С тех пор прошло полгода. Ни слова. Ни намёка. Я не знаю, где она. Не знаю, жива ли. Лишь те слова на обороте фотографии до сих пор жгут сердце: «Никто не разлучит нас…»
Но, увы, разлучило. И как бы я ни пыталась вернуть её — если человек сам не хочет видеть свет, ты не заставишь его открыть глаза. А мне остаётся только молиться. Молиться, чтобы Наташа однажды очнулась и вспомнила, кто она была. Моя кровная подруга. Моя сестра. Мой человек.
