В нашем доме в деревне Подгорное появилась она, и мы с братом её сразу возненавидели.
Высокая, с вьющимися волосами, худая, как жердь. Кофточка на ней была стильная, но руки — не мамины. Пальцы короче, шире, сцеплены в замок. Ноги тоньше, чем у мамы, а ступни длиннее.
Мы с братом Тимошей — мне десять, ему восемь — сидели и сверлили её взглядами.
— Дылда какая-то, не Надежда, а Надоежда! — прошипел Тимоша.
Отец заметил наше поведение и рявкнул:
— Хватит хамить! Где ваши манеры?
— А она надолго к нам? — надулся Тимоша. Ему проще, он младший.
— Навсегда, — отрезал папа.
Голос его дрожал от злости. Мы знали: если его разозлить, будет плохо. Лучше не испытывать.
Через час Надежда собралась уходить. Надела туфли, направилась к двери, и тут Тимоша, хитренько прищурившись, подставил ей ногу. Она едва не шлёпнулась в прихожей.
Папа вздрогнул:
— Что случилось?
— Обувь мешалась, — ответила Надежда, не глядя на Тимошу.
— Сейчас уберу! — тут же выпалил он.
И мы поняли: папа её любит.
Наши попытки выжить её из дома провалились. Она не сдавалась. Однажды, когда отец уехал, а мы снова вели себя отвратительно, Надежда спокойно сказала:
— Ваша мама умерла. Так бывает, к несчастью. Она смотрит на вас с неба и всё видит. Думаю, ей больно от ваших выходок. Разве так хранят память?
Мы замолчали, притихли.
— Игорь, Лена, вы же хорошие! — продолжила она. — Разве память о маме хранят злобой? Человек добр своими поступками. Не верю, что вы всегда такие колючие, как дикобразы!
Её слова, мягкие, но твёрдые, потихоньку гасили нашу злость.
Однажды я помогла Надежде разобрать сумки с продуктами. Она так меня хвалила, даже по голове погладила! Руки не мамины, но тепло от них растопило что-то внутри.
Тимоша заревновал. Побежал расставлять тарелки в шкафу. Надежда и его похвалила, а вечером с восторгом рассказала папе, какие мы помощники. Он сиял от счастья.
Но её чуждость всё ещё держала нас на расстоянии. Хотелось пустить её в сердце, но что-то мешало. Не мама она — и точка!
Прошёл год, и мы забыли, как жили без Надежды. А после одного случая полюбили её так же сильно, как отец.
Тимоше в шестом классе доставалось от одноклассника, Витьки Козлова. Тот, наглый и драчливый, выбрал тихого брата мишенью. Витькина семья была полной, отец подначивал: «Ты мужик, бей первым, не жди, пока тебя!» Вот Витька и вымещал злость на Тимоше.
Брат молчал, не жаловался. Надеялся, что само пройдёт. Но такие, как Витька, от безнаказанности наглеют. Он уже открыто лупил Тимошу по спине, стоило тому повернуться.
Я узнала об этом, увидев синяки. Тимоша долго отнекивался, но в конце всё рассказал, умоляя не говорить папе: «Будет только хуже». И просил не лезть к Витьке самой, хотя мне хотелось его придушить за брата.
Мы не знали, что за дверью стояла Надежда и всё слышала.
На следующий день, в пятницу, она под предлогом покупок пошла с нами в школу. Попросила показать Витьку. Я указала на него, кипя от злости: пусть знает, сволочь!
А дальше случилось невероятное. На уроке литературы Надежда заглянула в класс — вся такая стильная, с аккуратной причёской и маникюром. Вежливо попросила Витьку выйти, мол, нужно поговорить.
Учительница разрешила, ничего не заподозрив. Витька вышел, думая, что его зовёт какая-то тётя из администрации — ему поручали нести флаги на линейку.
В коридоре Надежда схватила его за шиворот, приподняла и прошипела:
— Тебе чего от моего сына надо?
— От к-какого сына? — запищал Витька.
— От Игоря Соколова!
— Н-ничего…
— Вот и я хочу, чтобы ничего! Если ещё раз тронешь моего сына или даже косо посмотришь, я тебя в пыль сотру, ясно? А если кому-то проговоришься, твоего отца в тюрьму упрячу за воспитание отморозка! Скажешь учительнице, что я соседка, ключ забыла. А после уроков извинишься перед Игорем. Я проверю!
Витька, дрожа, вернулся в класс, пробормотал про «соседку». С того дня он не то что не трогал Тимошу — даже близко не подходил. Извинился в тот же день, коротко, но честно.
— Папе не говорите, — попросила Надежда. Но мы не удержались, всё рассказали. Он был в восторге.
Позже Надежда и меня спасла. В семнадцать я влюбилась — той глупой, слепой любовью, когда мозг отключается. Связалась с бездельником-музыкантом, вечно пьяным. Он называл меня богиней, а я таяла, не видя правды.
Надежда сама пошла к нему и задала два вопроса: «Ты хоть раз трезвый бываешь? И на что вы будете жить?»
Она сказала, что подумает о нашей «любви», если у него появится план, как меня содержать. Его закопчённая квартирка серьёзности не добавляла.
Он был младше Надежды на десять лет, старше меня на двадцать. Она не церемонилась. Его ответы я не повторю, но мне было так стыдно перед ней! Особенно когда она сказала: «Я думала, у тебя голова на плечах».
Моя «любовь» кончилась плохо, но вовремя — Надежда спасла меня от беды.
Прошли годы. У нас с Тимошей свои семьи, где главное — любовь, уважение и внимание. Эти ценности привила нам Надежда.
Нет в мире женщины, которая сделала бы для нас больше. Отец с ней счастлив, окружён заботой.
Мы узнали, что у Надежды была трагедия. Она любила папу и ушла от мужа. У неё был сын, но он погиб из-за отца. Она не смогла простить.
Нам хочется верить, что мы с Тимошей немного смягчили её боль. Её роль в нашей жизни огромна, и ничто её не умалит.
Вокруг Надежды собирается вся семья. Мы не знаем, как её благодарить, какие тапочки ей поднести. Ценим и бережём.
Настоящие мамы, даже если кто-тоИ мы поняли — настоящие мамы никогда не падают, даже если кто-то подставляет подножку, потому что любовь сильнее любой злобы.
