**Гроза внутри**
На шестой день без дождя в Нижнем Новгороде воздух стал вязким, как расплавленный сахар. Всё сжималось, словно пружина перед щелчком. Город замер, будто притаился перед ударом. Даже привычные звуки — скрип двери, шёпот соседей за стеной, капли из подтекающего крана — резали слух. Казалось, сама атмосфера гудит от невысказанного.
Ночью Анастасия проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. Тишина. Но не пустая — плотная, как холст перед разрывом. Она не зажгла свет, лишь прислушалась к тьме. Окна были заперты наглухо, словно за ними скрывалось что-то, что не должно просочиться внутрь.
Кап… кап… — капало в раковине. Анастасия встала. Босые ступни коснулись холодного паркета. На полу — разбитая кружка. Рядом лужа, будто кто-то выплеснул воду назло. Она жила одна. Но в этот миг даже эта уверенность рассыпалась, как песок сквозь пальцы.
Вернувшись в кровать, она долго ворочалась. Подушка жгла щёку, одеяло давило. Тело ныло от напряжения, будто под кожей копилось что-то ржавое, неживое. Внутри — тишина. Не успокаивающая, а тяжёлая, как свинец. Не страх. Пустота.
Утром пришло сообщение от матери:
«Хоть бы позвонила… Отцу хуже. Если б ты тогда не сбежала…»
Это «тогда» ударило под рёбра. Два года прошло с тех пор, как Анастасия хлопнула дверью. Она бежала — не от них, от себя. От криков, водки, молчания. Отец пил, мать прятала глаза, а она — не выдержала. Не за счастьем, просто за глотком воздуха. Но теперь сомневалась: осталась ли в ней та, что когда-то решилась на побег?
На работе всё валилось из рук. Бумаги рвались, принтер зажевывал отчёты, кофе расплывался по документам. Коллеги смеялись над ерундой, а у Анастасии в ушах звенело, будто стеклянная нить натянута до предела. Начальник смотрел исподлобья, будто ждал, когда она треснет. Она знала: это будет не снаружи. Это разорвётся внутри.
Возвращаясь домой, она увидела на скамейке Татьяну Ивановну — бывшую председательницу. Та сидела с потрёпанной «Комсомолкой», словно старуха из забытой всеми притчи.
— Навестила бы родителей, Настенька, — пробормотала женщина, не глядя. — Видела отца… у окна стоял. Ждал кого-то. Ты ведь у них одна…
Анастасию будто ударило ветром.
— Откуда вы…
— Ждёт. А мать всё чай на табуретке пьёт. Зовут — не приходят.
Весь вечер она металась по квартире. Пила воду, слушала, как скрипит кровать. Внутри будто заклинило шестерёнку — она пыталась сдвинуться, но ржавчина не давала. Мысли возвращались к одному: отец, окно, табуретка, чай.
Утром собрала вещи. Медленно, будто каждую вещь проверяла: брать или оставить? Поезд до Иванова шёл три часа. За окном мелькали поля, редкие берёзы, следы недавнего дождя. И впервые за долгое время — в груди не было этого гула.
Отец лежал в старой комнате, где она когда-то учила стихи. Сухой, как спичка. Глаза — мутные, но живые. Искал в её лице то, что давно потерял. Мать сновала между кухней и комнатой, звала его по имени — «Володя» — будто боялась, что без этого он растает.
В доме стояла тишина. Но не гнетущая. Она обволакивала, как тёплый плед после мороза.
На третий день отец попросил воды. Потом — сел. Потом — встал. Цеплялся за стены, но шёл. Твёрдо. Молча. Будто вспоминал, как это — быть человеком.
— Не пойму, что в нём переменилось, — шептала мать. — Будто почувствовал, что ты здесь.
Анастасия молчала. Мыла пол, варила кисель, поправляла подушки. Сидела рядом. Говорила — о погоде, о книгах, о чём-то незначительном. Он слушал. Иногда сжимал её руку. Это прикосновение было якорем. Не тянуло ко дну. Держало на плаву.
Через неделю пошёл дождь. Тихо. Без грома. Как прощение.
Утром отец поднял на неё глаза и прошептал:
— Прости.
Без пояснений. Их и не требовалось. В этих двух словах было всё: боль, стыд, надежда.
Анастасия кивнула. Не сразу. Сначала просто смотрела, запоминая: он здесь. Он — жив. Потом кивнула. И в груди стало легче.
Она осталась ещё на неделю. Кормила, читала ему газеты, сидела в тишине. Потом уехала. Но с тех пор звонила каждый четверг. Просто так. Чтобы ниточка не оборвалась.
И иногда, перед сном, ей чудилось, будто где-то далеко снова ставят чайник. Тихо. Спокойно. Как напоминание: кто-то всё ещё ждёт.
