**Где ты пропала**
Сначала исчезли перчатки. Потом — связка ключей. Позже — старый платок. Можно было списать на возраст, забывчивость, усталость. Но когда пропала уже пятая вещь за месяц — шкатулка с нитками и иголками, всегда стоявшая в гостиной, — Ольга Сергеевна не выдержала. Она медленно опустилась на стул, чувствуя, как сердце колотится не от страха, а от гнева, густого и тяжёлого, как смола. Её маленький, чёткий мир, будто старое одеяло, начинал расползаться, и кто-то невидимый тянул за ниточки с пугающей аккуратностью.
— Ну что, играешь со мной? — проговорила она в пустоту, и голос её дрожал не от слабости, а от вызова, острого, как зимний ветер за окном.
Квартира молчала. Лишь в коридоре тикали старые часы, их маятник отсчитывал секунды с равнодушной точностью. Ольга Сергеевна жила одна уже десять лет. Муж ушёл тихо, во сне, прямо в кресле с раскрытой книгой на коленях. После его смерти она не переставляла вещи: тот же потёртый стол, те же занавески, даже его кружка осталась — с трещиной и надписью «Самый лучший», поблёкшей от времени.
Сын приезжал редко, раз в несколько месяцев. Привозил пакеты с гречкой, таблетками, ворчал, что она не берёт трубку, и спешил уехать. Его слова были короткими, вырванными из плотного графика между работой и семьёй. Она не обижалась. Понимала: своя жизнь, дети, кредиты. Всё как у всех. Она брала пакеты, кивала, улыбалась, провожала до двери и долго стояла в прихожей, глядя на потрёпанные обои, пока тишина не становилась густой, как кисель.
Но месяц назад в доме поселилось что-то странное. Не сразу, не вдруг — будто невидимые руки начали осторожно перекраивать её жизнь, как портной подрубает край ткани. Сначала появился запах — лёгкий, как тлеющие в печи листья, будто в доме её бабушки в деревне под Вологдой. Потом — сквозняки. Занавески шевелились, даже когда окна были закрыты. И тени. Они скользили по стенам, не совпадая с движением света, словно кто-то крался, не касаясь пола. Дом будто дышал чужим дыханием.
Ольга Сергеевна молчала. Только теперь чаще сидела у окна, поджав ноги, с остывшим чаем в руках, глядя на заснеженный двор их маленького городка в Подмосковье. Смотрела, как ветер кружит снежинки, ложится на крыши, и вспоминала. Как отец учил её вязать варежки, поправляя её пальцы, когда она путала петли. Как в лихие девяностые они с мужем грелись у печки, смеясь над тем, как плохо она топится. Как впервые увидели мобильник и до полуночи спорили, как он работает, пока не заснули, прижавшись друг к другу.
А потом вещи начали пропадать. Сначала мелочи: пуговица, носовой платок, заколка. Потом важнее: любимый платок, очки, альбом с фотографиями. И каждый раз — без следа, без объяснений. Будто кто-то аккуратно вырезал кусочки её памяти, оставляя пустоту.
— Где ты пропала? — спросила она однажды в тишину. Голос прозвучал громче, чем она ожидала, и стены, казалось, вздрогнули. Она замерла.
Из спальни донёсся шёпот: «Здесь».
Голос был тихий, почти детский, но не страшный. Просто чужой. И оттого — до мурашек настоящий.
Она не пошла сразу. Поставила чайник, села, подождала. Смотрела на пар, будто в нём была разгадка. Потом встала, расправила плечи и медленно вошла в спальню. Дверь скрипнула, словно колеблясь вместе с ней. Комната была обычной: кровать застелена, шторы приспущены. На тумбочке — фото сына в школьной форме, выцветшее за годы. Но воздух изменился. Тишина была живой, будто кто-то затаил дыхание. Присутствие — лёгкое, но тёплое, как чьё-то прикосновение.
— Кто ты? — спросила она спокойно, без страха,
