**Дневник.**
Может, и правильно, что я заглянула в телефон Сергея… Все разложилось по полочкам.
Мы с ним прожили вместе почти семь лет. Обычная пара — ссорились, мирились, то обижались, то прощали. Бывали и громкие разборки, но потом, как у всех «нормальных» людей, наступало примирение. Смеялись, вспоминая, из-за чего вообще ругались, и шли дальше, будто ничего не было.
Когда я ждала нашу Катюшу, Сергей был очень внимателен. Конечно, я капризничала, как любая беременная, но он терпел. Даже ночью бежал за клубничным мороженым, если мне вдруг до дрожи хотелось. Тогда я думала — вот повезло с мужем.
Но потом родилась наша крошка, и будто что-то сломалось. Он стал другим. Заботы — как не бывало. Все дела по дому делал без души, с каменным лицом, будто не жил с нами, а отбывал повинность.
Я пыталась говорить, понять, что случилось. Но он уворачивался от разговоров, избегал близости. Цеплялся по пустякам: то пеленки не так сложены, то суп пересолен. Казалось, его раздражает всё — особенно я.
Да, подозрения закрались. Куда деваться? Муж стал холоден, как чужой. И вот однажды ночью его телефон пискнул. Он спал, а я тихонько взяла его, ожидая банальных смс от какой-нибудь «Лены» или «Оли».
Но оказалось хуже — это переписка с его матерью.
Я пролистала. И поняла: они уже два месяца обсуждали наш развод. Сергей ныл, как мальчишка: устал, разлюбил, я его бешу, никакой искры. А мать вместо того, чтобы образумить, только поддакивала: «Жизнь одна, не мучайся, уходи».
И вишенка — расчет алиментов. Они, как бухгалтеры, высчитывали, сколько с его зарплаты инженера уйдет на ребенка. Моя жизнь оказалась просто неудобной статьей расходов.
До утра не сомкнула глаз. Кофе кипел, а в голове стучало: он не просто отдалился — он уже ушел, просто молчал. А хуже всего — свекровь, вместо того чтобы семью спасти, подталкивала его к двери.
Проснувшись, он получил от меня чашку кофе. Катя, будто все чувствуя, молчала в кроватке. Я не стала ходить вокруг да около:
— Сергей, давай разведемся. Насчет алиментов можешь не париться — в суд не пойду. Свою дочь, понял? Мою дочь — я подниму сама, с родителями. Мы справимся.
Он поперхнулся:
— Ты в телефон лазила?
— А ты передай маме, чтоб ночью не писала. Или сам не ложись, раз есть с кем обсуждать, какая я «невыносимая». Только не забывай, что у тебя есть ребенок. Или и ее тоже вычеркнешь?
Он молчал. Через два дня собрал вещи. Эти дни ушли на переоформление квартиры на меня — его последний жест «ответственности». Может, и к лучшему. Теперь у меня есть самое важное — моя дочь. А его пусть дальше мама утешает.
