«Кушай, сынок, мой борщ, а не эту жижу, что твоя жена настряпала!» — торжествующе провозгласила свекровь, Татьяна Семёновна, моему мужу, с грохотом ставя перед ним дымящуюся миску. Голос её дрожал от праведного гнева, будто она вырывает дитя из лап голодной смерти. Но эта сцена, пропитанная её упрёками, стала той соломинкой, что сломала хребет верблюду, обнажив бездну между нами.
«Ты только взгляни, какая копоть у вас в углах!» — начала она, едва переступив порог, театрально проводя пальцем по подоконнику и демонстрируя мне пыль, словно улику убийства. — «Совесть-то есть, Алина? Ребёнок этим дышит! Тут жить невозможно! Давай ведро, сама всё отмою, раз ты руки не оттуда растут!» Я онемела от её напора. В Екатеринбурге, где мы поселились, пыль — дело житейское, но Татьяна Семёновна видела во мне угрозу своему безупречному царству. Молча я подала ей тряпку, чувствуя, как в груди закипает желчь.
Она принялась скрести полы, а через час, плюхнувшись на диван, начала вещать: «Вот так должен выглядеть дом! Видишь, Алина?» — указующе подняла палец к сверкающему паркету, будто я в жизни не держала швабры.
«Всё точно так же, как и было, — сквозь зубы процедила я. — Ничего нового».
«Конечно, слепая не видит! — фыркнула она. — У тебя тут вечно свинарник! А это что за вонь? Опять варишь какую-то гадость?»
«Да, щи», — буркнула я, надеясь избежать допроса.
«Какие щи? С капустой?» — в её голосе зазвенел металл.
«С квашеной», — ответила я, уже ощущая грозу.
«С квашеной?! — её брови взлетели до потолка. — Ты что, забыла, что Игорь её на дух не переносит? Это же отрава! Сейчас я сама приготовлю, а то загубишь мужа!»
Она вскочила, бросив на меня взгляд, полный яда. «Вот наказание мне с невесткой! — вздохнула она. — Ни стряпать, ни убирать. Всё за тебя приходится делать! Как вы без меня вообще выживете?» Не дожидаясь ответа, она тут же нашла новую жертву: «А это что за засохшие цветы? Ты хочешь, чтобы у ребёнка астма началась? В урну их, сию же минуту!»
«Зачем? — попыталась я сопротивляться. — Они ещё не осыпались, и аллергии ни у кого нет».
«А, ну конечно! — её голос стал тоньше лезвия. — Подождём Игоря, он тебе втолкует, как надо!»
Я сглотнула ком, зная, что вечер будет тяжёлым. Когда Игорь вернулся с завода, Татьяна Семёновна встретила его сияющей улыбкой. «Сынок, посмотри, как блестит! — воскликнула она. — У вас такого никогда не было!»
Игорь окинул квартиру взглядом, пожал плечами: «Ну и что? Как было, так и есть».
«Как было?! — всплеснула она руками. — Твоя жена бездельничает, приходится мне за неё мыть да скрести! Я тебе борщ наварила, иди-ка, покормлю!» Она налила ему тарелку своего варева, а я стояла в сторонке, будто чужая в своей же квартире.
«Ма, а где квашеная капуста? — вдруг спросил Игорь, хлебнув ложку. — Ты ж знаешь, что брат её не ест, а я обожаю! Слушай, может, тебе домой? Отдохни, вижу, умаялась».
Я не сдержала усмешки, а Татьяна Семёновна побагровела. Её план рухнул, и она, стиснув губы, принялась швырять вещи в сумку. «Ну и чёрт с вами!» — бросила она, хлопнув дверью. С тех пор она не являлась с нотациями, и я наконец вздохнула свободно. Спасибо Игорю — он умел ставить точку в её спектаклях.
Но в тот вечер, глядя на захлопнувшуюся дверь, я не могла отделаться от горечи. Татьяна Семёновна не просто пилила — она пыталась вычеркнуть меня из моей же жизни, из моего дома. Её слова, её взгляды источали презрение, будто я недостойна стоять рядом с её сыном. И хоть мы с Игорем выстояли, её упрёки ещё долго звенели в ушах, напоминая, что для неё я — чужая. Я люблю мужа, люблю наш дом, но тень её недовольства витает где-то рядом, готовая в любой момент вернуться…
