Породила сына любовницы своего мужа, сама того не ведая, а теперь хотят меня убрать, чтобы завладеть моими деньгами.
Михаил бросился ко мне.
Я не ждала его. Уж точно не здесь и не так.
Видела, как он спешит, с такой неистовостью во взгляде, какой не видывала. Его руки коснулись меня – они были теплее моего тела, коченевшего от ужаса. Сперва коснулись лица, словно не веря, что это я… потом опустились на плечи, и он… обнял.
Обнял так, будто силился склеить осколки моей разбитой души.
Было не по себе.
Мы с Михаилом годы бок о бок работали, делили проекты, коридоры, молчание. Разве были так близки? Никогда.
Наши отношения были деловыми… почти холодными. И все ж его объятия хранили меня, будто мы всю жизнь тайно были соучастниками.
Вспомнилось время – хорошо помню – когда я смотрела на него с наивной влюбленностью, той тихой страстью, что просыпается к успешному мужчине, шефу, у которого весь мир у ног.
Но знала… он меня так не видел. А потом явился Родион Дунаев… тот, кому я отдала все, не ведая, что он все у меня отнимет.
—Как… как возможно? — голос его дрожал. — Сказали, ты погибла!
Сердце колотилось бешено.
Резко вернулась в реальность.
Для всех я была мертва. Телом, которое некому забрать. Именем, стертым из документов.
Чувствовала жуткую слабость, пол уходил из-под ног.
—Я жива! — выдохнула я. — Меня хотят убить! Спаси меня, умоляю…!
Он вперил в меня сомнительный взгляд. Будто решал: я сумасшедшая или в шоке. Я еле стояла. Подкосились колени. И вдруг – пол ударил по голове. Темнота.
***
Очнулась под птичье пение.
Синица распевала без устали, и на секунду… на безумную секунду, казалось, все это дурной сон.
В палате пахло лекарствами. Окно закрыто, но птичья трель настойчиво пробивалась внутрь. Осмотрелась. На мне было чужое платье. Чувствовала себя голой. Униженной.
Ныло чуть внизу живота. Тело болело. В горле першило.
Мое тело недавно родило.
Увидела Михаила. Он говорил с кем-то. Мужик в белом халате, врач видать. Рядом медсестра мягко мне улыбнулась. Все трое разом заметили, что я очнулась. Доктор что-то буркнул невнятно и вышел.
Михаил сунул медсестре визитку.
— За лекарствами, все что надо.
Потом взглянул на меня. В его лице я увидела ту же тревогу и растерянность, что кипела во мне.
— Что… что со мной?
Его взгляд стал жестче. Он придвинулся. Сел на краешек кровати.
— Вот это я и хочу узнать, Вера. Что случилось? Ты как здесь? Почему… почему все считают тебя покойницей?
Я резко привстала. Губы дрожали.
— Не говори ему! Заклинаю, не смей сказать, что я жива!
— Кому?! — вырвалось у него.
Он схватил мою руку. Тут я и почувствовала – вся дрожу. Слезы потекли сами. Он приласкал мое лицо. Нежно смахнул слезы со щек. Так близко мы не были еще никогда.
— Родион… — прошептала я. — Не смей ему говорить, что я жива. Умоляю.
Он нахмурился. Лицо его кривил немой вопрос.
— Вера… тебя официально нет на свете. Похороны были. И… младенец…
— Не сын он мне! — сорвалось взрывом. Михаил остолбенел. Его молчание резало как нож. Смотрел прямо, будто решил, что во мне ни крошки здравого ума.
Может, и правда… от разума моего мало уцелело.
Я плакала.
Смеялась.
Видела себя со стороны: растрепанная баба в чужом платье, болтающая о своей смерти и о том, что родила чужого ребенка. Уж точно выглядела как помешанная.
Но я вспомнила.
Доказательство!
Я метнулась вбок. Шаря по тумбочке. И вот он.
Проклятый флеш-накопитель.
Сжала его крепко.
— Верь мне! Не спятила! Не вру! — голос сорвался. — Родион хотел меня убить. Мной пользовались. Ребенок тот… да не мой он! Шахматной пешкой была. Вещью. Мной пользовались, мной вертели – ради бабок!
Слова комом лезли, путались в горле.
— Миша, спаси меня! Помоги! Верь же! Ты у меня один!
Он молча смотрел на меня несколько вечных мгновений.
А потом… снова обнял.
Я вцепилась в его пиджак. Чувствовала себя такой разбитой, одинокой, опустошенной… Мысль крутилась: никого у меня нет, ничего не осталось.
И тут услышала его голос:
— Я с тобой, — твердо сказал он, крепче прижав меня. — Верю тебе. И спасу, Вера. Чем бы ни обернулось.