**Личный дневник**
Были те серые дни, когда небо давит на землю, словно свинцовый полог. Воздух тяжелый, даже птицы молчат будто и у них нет сил петь.
Я, Анна, горничная в доме Волковых, только что вымела мраморные ступени у входа. Этот особняк мое место работы, где все подчинено строгим правилам. Я здесь как тень: незаметная, быстрая, без права на лишний звук. Руки покраснели от холода, фартук в пыли, а сердце все равно не очерствело. Упрямо доброе.
Когда я наклонилась, чтобы вытряхнуть коврик, взгляд упал на мальчишку у ворот. Худой, босой, в рваной одежде. Грязные коленки, впалые щеки, взгляд пустой. Он молчал, только смотрел сквозь чугунные прутья на теплый дом за моей спиной.
Я замерла. Сердце сжалось. Мысли пронеслись: «А вдруг увидят? Вдрав управляющий пожалуется? Хозяин узнает?»
Но у ворот стоял ребенок с голодом в глазах.
Оглянулась дворецкий ушел, охранники на перекуре, а Владимир Волков обычно возвращается под утро.
Решилась. Открыла калитку и прошептала:
Только ненадолго
Через пять минут он сидел на кухне, сжимая в худых пальцах миску горячей гречневой каши и кусок хлеба. Ел жадно, будто боялся, что еда исчезнет, если моргнет. Я стояла у плиты, молясь, чтобы никто не вошел.
Но дверь открылась.
Волков вернулся рано.
Снял пальто, ослабил галстук и пошел на звук ложки о фарфор. Увидел босоногого мальчишку за своим столом. А рядом меня, бледную, сжимающую крестик на шее.
Барин, я могу объяснить прошептала я, голос дрожал.
Но он ничего не сказал. Только смотрел.
А потом случилось то, что перевернуло все.
Я стояла, ожидая крика, гнева, приказа выгнать нас обоих. Но Владимир Волков, миллиардер, хозяин этого дворца, молча снял часы с запястья и положил на стол.
Ешь, тихо сказал. Потом расскажешь.
Я не верила ушам. Его голос, всегда жесткий, теперь звучал иначе.
Мальчик поднял глаза. Зрачки расширились от страха, но он продолжал есть. Я осторожно положила руку ему на плечо.
Барин, это не то, что вы подумали начала я.
Я ничего не думаю, перебил он. Я слушаю.
Я глубоко вдохнула.
Увидела его у ворот. Босого, голодного Не могла пройти мимо.
Готова была к осуждению. Но Волков сел напротив и долго смотрел на мальчика. Потом неожиданно спросил:
Как тебя зовут?
Ребенок замер, сжал ложку, будто готов был схватить еду и бежать.
Тимур, еле слышно пробормотал он.
Волков кивнул.
Где твои родители?
Мальчик опустил голову. Сердце разрывалось от жалости. Я поспешила вмешаться:
Он, наверное, не готов говорить.
Но Тимур все равно ответил:
Мама умерла. А папа пьет. Я ушел.
Тишина после этих слов была красноречивее любых объяснений.
Я ждала, что Волков вызовет полицию или соцслужбы. Но он просто отодвинул миску и сказал:
Пойдем.
Куда? не поняла я.
Ко мне. Есть кое-что для него.
Я удивилась. Волков редко пускал кого-то в свои покои. Даже прислуга заходила только с разрешения.
Но он взял мальчика за руку и повел наверх.
В гардеробной Владимир достал свитер и спортивные штаны.
Великоваты, но сойдут, сказал, протягивая Тимуру.
Тот молча натянул одежду. Она и правда висела мешком, но плечи ребенка распрямились от тепла. Впервые за вечер он почти улыбнулся.
Я стояла в дверях, пораженная.
Барин, я не ожидала такого
Думаешь, у меня нет сердца? резко спросил он.
Я покраснела.
Простите, я не то хотела сказать
Волков вздохнул и устало провел рукой по лицу.
Я тоже когда-то сидел голодный на ступеньках чужого дома. Ждал, чтобы кто-то заметил. Никто не заметил.
Я онемела. Впервые он хоть что-то рассказал о своем прошлом.
Поэтому вы такой? осторожно спросила.
Поэтому я стал тем, кто я есть, холодно ответил он. Но глаза говорили другое.
Той ночью мальчик уснул в гостевой комнате. Я сидела с ним, пока он не заснул, потом вернулась на кухню.
Волков ждал.
Ты рисковала работой, впустив его, сказал.
Знаю, ответила я. Но не могла иначе.
Почему?
Я посмотрела ему прямо в глаза.
Потому что когда-то и для меня не нашлось миски супа.
Он долго молчал. Потом тихо сказал:
Ладно. Пока оставим его здесь.
Я не верила ушам.
Что? Вы серьезно?
Завтра займусь документами. Если не захочет возвращаться найдем выход.
Слезы подступили к горлу. Я опустила голову, чтобы он не видел.
Следующие дни изменили весь дом.
Мальчик оживал на глазах. Помогал мне на кухне, иногда улыбался, и даже дворецкий обычно строгий и чопорный смягчался, глядя на его старания.
А Волков неожиданно стал приходить раньше.
Иногда садился с нами за стол. Спрашивал Тимура про школу, про то, что ему нравится. И впервые в доме зазвучал детский смех.
Но однажды к усадьбе пришел мужчина. Высокий, с опухшим лицом, от одежды пахло перегаром.
Он мой сын. Отдайте, сказал он.
Тимур побледнел и спрятался за мою спину.
Сам сбежал, проворчал мужчина. Но он мой.
Я хотела возразить, но Волков опередил:
Твой ребенок пришел сюда босой и голодный. Хочешь забрать докажи, что сможешь о нем заботиться.
Мужчина засмеялся.
Ты кто такой, чтоб указывать?
Я тот, кто дал ему дом. А ты тот, кто его потерял.
Разговор вышел жестким. Но в итоге мужчина ушел, пообещав вернуться.
Я дрожала от страха.
Что теперь будет? спросила.
Теперь, твердо сказал Волков, мы будем бороться за него.
Дни стали неделями. Документы, суд, проверки опеки Все это время Тимур жил в доме. Стал частью семьи семьи, которой раньше не было.
Я заботилась о нем, как о родном. А Волков изменился.
Однажды вечером я застала его в кабинете. Он сидел у окна, глядя, как Тимур спит в саду.
Знаешь, сказал он, я всегда думал, что деньги это все. Но, кажется, наконец понимаю: они ничего не стоят, если не для кого жить.
Я улыбнулась.
Значит, и он изменил вас.
Нет, ответил Волков. Ты.
Я замерла. Наши взгляды встретились, и в этом молчании было больше, чем в словах.
Суд постановил, что отец Тимура не имеет права забирать сына. Волков стал его официальным опекуном.
В тот день мальчик впервые назвал его «папой».
Владимир отвернулся, пряча слезы. А я стояла рядом, понимая: мое решение открыть калитку в тот холодный день изменило все.
Нас троих.
Теперь это был наш дом. Наша семья. Наша новая жизнь.
