Спустя сорок семь лет брака мой супруг вдруг объявил, что желает развестись. Его слова стали для меня ударом, от которого я до сих пор не могу прийти в себя.
Когда-то мы дали друг другу клятву быть вместе и в горе, и в радости. Рука об руку прошли через болезни, воспитание детей, денежные невзгоды и радости, которые, казалось, лишь крепче связывали нас. Но в тот обычный осенний вечер всё это перечеркнул один-единственный разговор.
Я ставила на стол чашки с чаем, когда услышала его голос — спокойный, отстранённый:
— Людмила, нам надо поговорить.
Сердце ёкнуло. Такие слова редко сулят что-то хорошее. Но то, что он сказал дальше, оставило меня бездыханной:
— Я хочу развода.
Мир на миг перестал существовать. За какие-то секунды пол в кухне словно провалился под ногами. Я уронила ложку и, с трудом переводя дыхание, пробормотала:
— Ты… серьёзно?
Он смотрел на меня так, будто обсуждал, какую тумбочку купить в гостиную, а не крушил нашу жизнь:
— Ну, Людмила, — усмехнулся он, и в этой усмешке было что-то чужое, ледяное. — Ты же не скажешь, что это для тебя сюрприз?
Я не могла выдавить ни слова. Вся моя душа протестовала против происходящего. А он продолжал, будто давно заготовил свою речь:
— Мы оба понимаем — между нами больше нет того, что было. Нет той искры. Всё стало обыденностью. Я не хочу доживать свои дни в этой серой тоске. Хочу свободы. Может, ещё раз влюбиться. Прочувствовать то, о чём мы с тобой давно забыли.
Его слова резали, как нож. Как он смел? Как мог говорить о нашей жизни, о годах, полных настоящей любви, так… легкомысленно?
Перед глазами мелькнули картины прошлого: как мы вместе строили дачу, как сидели с детьми за праздничным столом на Рождество, как он сжимал мою руку, когда я рожала первенца… Всё это для него теперь стало просто воспоминанием, от которого он хотел избавиться, как от старой, зачитанной книги.
Я стояла, будто парализованная, не в силах поверить, что этот седой мужчина передо мной — тот самый Иван, с которым мы шли по жизни, клялись в вечной любви.
— Почему сейчас? — только и смогла прошептать я. — После стольких лет?
Он лишь пожал плечами:
— Понял — если не сейчас, то никогда. Не хочу на смертном одре жалеть, что прожил не свою жизнь.
Меня накрыла волна ярости и боли. А как же я? А наши дети, внуки, дом, праздники, мечты? Он ведь был не один в этом браке! Почему же теперь только его желания что-то значат?
Но выбор он уже сделал. И я видела это в его глазах — в тех самых, в которые когда-то смотрела без памяти.
Той ночью я не сомкнула глаз. Пыталась понять, где свернули не туда. Может, в бесконечной суете о доме, о детях мы потеряли друг друга? Может, я слишком верила, что наша любовь — нерушима?
Или он всегда мечтал о другой жизни — жизни без меня?
Боль сжимала грудь, как железный обруч. Я чувствовала себя преданной. Униженной. Выброшенной.
Сорок семь лет. Почти полвека. И всё это теперь для него — лишь цепь, которую он спешит сбросить.
Иван собрал вещи на следующий день. Он даже не оглянулся, закрывая за собой дверь. А я стояла посреди опустевшей квартиры, которую мы обустраивали вместе, и чувствовала, как рушится всё, что было моим домом, моей опорой.
В тишине, нарушаемой только моим тяжёлым дыханием, я осознала: теперь мне предстоит начать всё заново. В одиночестве.
Прошли недели. Я по-немногу привыкаю к тишине. Порой накатывает паника: что делать с домом? Как объяснить детям и внукам? Как жить дальше?
Но где-то в глубине души теплится слабая, едва уловимая надежда. Может, в этой беде есть свой смысл? Может, ещё не всё кончено? Может, это начало новой жизни, где я, наконец, смогу подумать о себе, а не только о чужих желаниях?
Я не знаю. Пока просто учусь дышать.
Что я поняла за это время:
— Никто не обязан любить нас вечно, даже те, кто клялся в этом.
— Наше счастье не должно зависеть от другого.
— Мы всегда должны помнить о себе. Даже в браке. Даже в любви.
И, может, однажды я снова научусь доверять. Себе.
