Отпустил без прощания
— Ты смелостью не удался! — Алексей Иванович ударил ладонью по столешнице, и чашка с остывшим чаем пролилась, оставив на скатерти мокрое пятно.
— Что ты себе позволяешь? Считаешь, что я всю жизнь буду терпеть твои ханжеские истерики? — Ирина, обычно тихая как тень, вдруг выпрямилась, руки ее жестко сжали пояс. В глазах плескался гнев, изгибающийся в праведный пыл души.
— Что, мои требования — кощунство? Я же ведь права требую, чтобы моя жена встречала меня после работы, а не исчезала в тумане своих дел! — Алексей попытался вытереть скатерть салфеткой, но пятно только размазалось.
— Для тебя я — не жена, а домработница! — Ирина сорвала с головы старинный кошал, и длинные седые пряди рассыпались, першевшие серебром. — Ты когда в последний раз спросил, как я чувствую себя? Ты вообще меня слышал, Алексей?
Она рванула в спальню, и Алексей остался тупить в замкнутом кольце злости. Это не из их ссор — нет, это не ссора, а обвал. В тридцать пять лет совместного бытия Ирина всегда молчала, подавляя эмоции, как неудобные камни под ковер.
— Ира, ну за что? — он неуверенно шагнул вслед, сжимая ширмы несуществующего объяснения. — Что произошло?
— Просто устала. — Она выволакивала с балкона старый чемодан, ясно помнивший времена их данной супружеской поездки в Сочи двадцать лет.
— Куда собралась? К Елене? В Нижний? — Алексей чувствовал, как сердце преет в груди, опасную пульсацию. — Елена? Ты не в себе! И кто будет готовить, стирать?
— Нина Петровна. Я уже договорилась. — Ирина не отвращала рук от вещей, аккуратно укладывая их. — Даю ей завтра же. Убери белье в прачку — вот адрес. Обычная. Там хорошая стирка.
— О чем это ты? — Алексей смял листок и плюхнул его на пол. — Чужая тетка за столом? Это безумие!
— А как я устала быть чужой. — Ирина возмущалась спокойно, почти без злости. — Елена давно звала. Поехала.
— Надолго? — голос его превратился в трагическую ноту.
— Не знаю. Время покажет.
Дверь захлопнулась, дробя тишину. Алексей остался в пустоте, наслушиваясь лифта, увозящего её вдали. Потом — пустая квартира, которая не стала дома.
Нина приходила, готовила, убирала. Но еда казалась пресной, а уют — забытым. Несколько раз звонил дочери, но Елена отвечала сухо, как и холодно: «Мама здесь. Все в порядке. Не буду говорить»…
— Пусть говорит! — Алексей прижимал трубку к вискам, пытаясь понять, где в его праведной жизни наслоился этот осадок. Он ведь всегда платил свои табаки, оставил проблемы в работе, не пил. Что еще?
Дни бежали в неволе, а Нина советовала:
— Напишите. А то словно кто-то разорвал связь.
— Письмо? — Алексей моргнул, как будто это — новое изобретение.
— Обычное. Бумагу, ручку… — она подмигнула. — Женщины любят слова, а не цифры.
И вечером он достал старую бумагу и чернила.
«Ирина, я не понимаю, как все произошло. Почему ты оставила? Что я сделал? Без тебя… страшно. Приезжай. Твой Алексей».
— Может, еще наладится? — он вложил письмо в конверт.
Ответ пришел через неделю:
«Алексей, утром я проснулась и поняла, что годами жила чужой жизнью. Гомон быта, тихие ожидания… А где была я? Ты ни разу не спросил, что хочу. Помнишь, как я мечтала начать скульптуру? Ты смеялся: «В нашем возрасте? Не время для хулиганства». Я записалась в Нижний. И у меня получается! Учитель говорит, что в линиях металла есть душа. И я хожу к бассейну, где раньше плескалась овсянка.
Может быть, я не вернусь. Мне здесь хорошо. Я чувствую себя… живой.»
Алексей перечитал письмо. Что-то внутри поменялось, мороз на сердце смягчился. Вспомнил, как молодая Ирина, в свадебном платье, описывала свои вдохновения. Как в музее они с ней смотрели на Малевича, считали его изжогой. А потом — работа, работа, снова…
Он написал:
«Прости. Я не делал тебя счастливой. Думал: работает отец, заботится — от этого должно хватать. Но теперь… Я хочу сделать это снова. Скажи, как».
Письмо вернулось поскорее:
«Алексей, время упущено. Слишком много лет. Но если ты действительно хочешь — начни с себя. Ищи, а потом… мы найдем».
Алексей сидел на балконе, курил «Вольво» и смотрел на закат. «Ищи себя» — звучало как буддасткое заклинание.
Он пошел в парк, но не с газетой — а как странник. Присмотрел картину местной выставки — букет полевых цветов в глиняной вазе.
— Это моя работа. — старик усмехнулся. — Хочешь учиться?
— Да, — Алексей протянул руку.
Так началась его переписка. Писал он, как будто за стены, о красках, о вновь найденном смысле. Ирина писала о своих корках, о внучках, и они словно заново узнавали друг друга.
Несколько месяцев спустя он купил билет в Низкий. Приехал ранним утром.
Дверь открыла та же Ирина — но какая? Глаза блестели, улыбка расцветала как солнечная тропа.
— Алексей… — она смотрела в глаза.
— Нашел себя. Теперь хочу найти нас. Если ты еще хочешь.
Они сели у Ирины, на кухне. Он рассказывал о работах, о бассейне, о своем месте. А она смотрела, и в глазах мелькали мысли: сомнения, надежда, что-то еще.
— Я не вернусь домой. Не сейчас. Но можешь приезжать, писать. Узнавать нас обоих.
Алексей кивнул.
— Мне нравится, как звучит: новое начало.
Ирина улыбнулась. Ее рука не отвратилась.
И вдруг понял: что-то потерявшееся не ушло навсегда. Что иногда нужно убежать, чтобы понять, что главное — не красота порядка, а свобода быть собой.
